Елена Хотулева - Сумерки памяти

— Но что ты понимаешь под словом «долги»?

Он встал и подошел к окну:

— Я понимаю под ним именно то, что ты столь упорно пытаешься обнаружить, глядя сквозь временное пространство. Это может быть и чересчур сильная привязанность к одному и тому же месту, или же, напротив, его ожесточенное неприятие, и желание отомстить своим врагам, которое непременно будет тянуться за тобой сквозь века, или, например, религиозный фанатизм, могущий повлечь за собой злоупотребление догматами веры, это могут быть и сильные обиды, и проклятия…

— И любовь? — перебила я его. — Любовь, которая переходит из жизни в жизнь, тоже, по-твоему, является преступлением?

— Не совсем так. Дело в том, что если в этой жизни ты встречаешь человека, с которым несколько столетий назад у тебя был прочный брак, и здесь между вами не происходит ничего кроме зарождения новых, относящихся только к этому воплощению, отношений, то именно это и есть образец, к которому необходимо стремиться. Конечно, при этом вполне может так случиться, что у вас обоих возникнет ощущение, что когда-то давно вы уже были знакомы, однако вовсе не это будет определяющим при принятии вами каких-либо важных решений. В итоге вашу очередную совместную жизнь вы начнете с чистого листа и не будете обременены страстями вековой, а то и более, давности.

— А как же тогда быть с той духовной любовью «высшего порядка», о которой ты говорил? Неужели она тоже должна «наращиваться» каждый раз заново, или на такие заоблачные чувства этот закон не распространяется?

— Распространяется. Только смирись с тем, что сейчас ты не в силах понять многие закономерности таких высокоуровневых планов.

— Итак, из жизни в жизнь ничто не должно переходить в неизменном виде. Таков закон. А значит то, что происходит между нами — порочно и является ошибкой прежних дней?

Он покачал головой:

— Нет. Ты не поняла этого до конца. А вернее, понять поняла, но не приняла этого для себя как данность. Вероятно, для полного осознания происходящего тебе еще многое следует увидеть и постичь. А поэтому сейчас, скорее всего, нам стоит еще немного повременить с выводами.

* 7 *

— Проходи, — сказал он, распахивая передо мной дверь своей квартиры, — я наблюдал за тобой с балкона, когда ты шла по переулку. Что-то случилось? Почему ты так давно не приходила ко мне?

Я улыбнулась:

— Да нет, просто у меня не было сил. Я не болела, нет… но почему-то чувствовала себя очень уставшей. Наверное, виновата осень с ее тоскливыми долгими вечерами, которые порой кажутся бесконечными…

Мы прошли на балкон и, немного постояв обнявшись, сели за стол, на котором уже был приготовлен мой любимый кофейный сервиз. Я взяла в руки чашку и стала задумчиво ее рассматривать. На ее тонких почти прозрачных стенках изящными мазками были нарисованы сплетенные в каких-то почти человеческих объятьях распустившиеся розмарины [17]. Я так засмотрелась на эти диковинные узоры, что не заметила, как он протянул мне небольшой бархатный футляр.

— Что это? — удивленно спросила я. — Снова подарок?

— Да. Думаю, что, глядя на него, тебе будет немного легче вспоминать, и туман времени перестанет быть таким плотным. Посмотришь потом, хорошо? А сейчас давай просто попьем кофе. Ты не против?

— Конечно, нет, — сказала я, наполняя наши чашки горячим благоухающим напитком, — тем более что я должна тебе кое-что рассказать.

— Ты вспомнила что-то интересное?

— И это тоже, но сейчас я хотела поговорить немного о другом. Ты знаешь, все эти дни у меня не шла из головы та притча, которую ты читал мне несколько дней назад. Помнишь, про то, что никогда не знаешь, на чью могилу ты можешь сегодня наступить?

— Да, да, разумеется. А что, тебе и в самом деле понравился этот рассказ? Приятно слышать, — он пододвинул к себе пепельницу и закурил. — Ты знаешь, я не признался тебе прошлый раз, но мне действительно было не очень приятно слышать, что такую длинную и благополучную жизнь ты прожила вдали от меня. Даже трудно в это поверить. Шестьдесят лет, а то и более, мы были в разлуке. Какая-то несправедливость… Как я мог отпустить тебя на такой долгий срок?

— Ты говоришь, совсем как я. Если бы ты сейчас был на моем месте, то непременно прочитал бы мне еще один отрывок из своей непонятной книги, а потом долго объяснял, что никакой несправедливости здесь и быть не может.

Он усмехнулся и стряхнул пепел с сигареты:

— Так ты не договорила мне про ту притчу… Почему ты вспоминала ее все эти дни?

— Понимаешь, я думала о последних словах этого монаха, и все время у меня в памяти возникала картина одного сна, который я видела в далеком детстве.

— Интересно. Ты раньше никогда не рассказывала мне об этом. И что это был за сон?

— Мне было не больше трех лет, когда однажды в странном сновидении я познала первую философскую мысль в своей жизни.

Представь себе огромный горбатый мост, ведущий из ниоткуда в никуда. Его основания теряются в густом белом тумане, а сам он похож на какую-то полупрозрачную, будто бы сделанную из опалового стекла, радугу.

Я стою, глядя вниз, и вижу, что этот мост перекинут через широкую реку из человеческих черепов. Хотя нет, немного не так. Эти черепа там повсюду, они как море простираются во все стороны до самого горизонта. Я рассматриваю их приоткрытые, оскаленные в мертвой улыбке челюсти, и у меня на душе становится как-то муторно и неспокойно. Я отчего-то понимаю, хотя никто мне об этом и не говорит, что моя задача состоит в том, чтобы стоять здесь и длинной желтой палкой, как багром, подцеплять по очереди каждый череп и переносить его с одной стороны моста на другую. То есть фактически ничего не менять, а только перекладывать их с места на место.

Я приступаю к этой работе, и, пропихивая палку в пустую глазницу первого черепа, переношу его на противоположную сторону. Затем я проделываю это во второй раз, в третий и так далее. Мне очень неприятно и тягостно этим заниматься, однако почему-то я никуда не ухожу, а вновь и вновь продолжаю перетаскивать эти зловещие вместилища человеческих мыслей.

Откуда ни возьмись рядом со мной появляется какой-то неизвестный человек в надвинутой на глаза широкополой шляпе. Он стоит, завернувшись в черный, ниспадающий мягкими складками, плащ и смотрит вниз на костяное море.

— Я не хочу больше здесь находиться, — говорю я ему, — мне неприятно видеть все то, что здесь происходит. Почему я должна делать это? Я хочу отсюда уйти.