Ни конному, ни пешему... - Надежда Костина
— Что, Лукаш, пшышнал меня, — с набитым ртом говорить не солидно, ну и пусть. — Ну, пшыжнал, спшашиваю?! Да вы шатитесь, шо штоите…В ногах правды нету…
Толковали недолго. И то больше таращились на лесного обжору. А тот в раж вошёл! И вытянул из мельника обещание каждое новолуние корзину с харчами к опушке приносить. Чтобы…э-э…волки не трогали. На резонный довод, мол, мои волкодавы любого серого завалят, лешачок нагло добавил:
— А белого?! А?
Мельник намека не понял, но тычок в бок и грозная рожа Лукаша вынудили дать слово.
— Потом объясню, — шепнул егерь приятелю. — Соглашайся!
…Ядвига следила за мальчишкой. Чуяла — не договаривает пакостник. Бояться не боялась, хоть и наслушалась с детства баек о страшном лесном хозяине. В тех байках он был опасным, жутким существом, с которым договориться ой как непросто! Селяне, что на выселках жили, кланялись лесу хлебом и солью. Иначе ни ягод, ни грибов, ни хвороста не видать, в трёх соснах сгинуть можно. А уж если доведется с лешим лицом к лицу свидеться — пиши пропало, — волками затравит, разорвет живыми ветвями, заведет в трясину. Правда, говаривали, что казнил он только тех, кто вежества лесного не знал, без спроса и выкупа деревья рубил, с огнем шалил, в охотничьем угаре на беременных и кормящих маток руку поднимал...
Священники все эти россказни бесовскими бреднями клеймили. А что им — святым отцам! На охоту не ходят, дрова в лесу не рубят, — вот и открещиваются от этих басен. Обычные люди и в церкви свечку поставят, и круто присоленную горбушку под выворотнем оставят, — чай, не убудет с божьей матери! Не убудет…
И вот это нечесаное чудо — страшный лесной хозяин?! Нет, положим, он таки чуть не придушил ее. Так от радости! Кинулся, обнял за шею, прижался — не оторвать, и плакал, и смеялся, и прощения просил. Старуха оттащила его за ухо, а мальчишка скакать принялся, чуть бабку с ног не сбил. Та шикнула на негодника, приказала угомониться, а после и вовсе на мельницу отослала известить, что панночка жива-здорова. Лешек нехотя убрался из хаты, напоследок заявив: в своем лесу услышит любого, и никакая даль ему не помеха. Яга ухмыльнулась насмешливо, — ну-ну, глянула на изумленную Ядвигу:
— Не бойся за него. Он два дня и две ночи маялся, от тебя не отходил. Пусть проветрится. Аль ты ещё не поняла? Внучек мой названый — нелюдь лесная, и метель ему, что майский ветерок!
Панночка уставилась на старуху. Седые косы, переплетенные множеством тесемок, шнурков, нитей. Темное, морщинистое лицо, узкие вытянутые к вискам глаза, широкие скулы.
— Ты похожа на ведьму из моего сна!!! Только та была моложе. Намного.
— Это был не сон.
Яга устало села рядом с Ядвигой, сложила на коленях ладони. Трещали лучины на столе, громко урчал черный кот, уютно устроившись на теплой шубе.
— Внучек мой — от роду неделя, хоть и помнит все, что до него было.
Не по злому умыслу, по глупости он тебя ко мне короткой тропой повел. Думал, раз колдовской дар есть, то и дорогу выдюжишь.
Ядвига боялась пошевелиться. Страшная лесная ведьма, о которой говорили только шепотом, чьим именем матери не малышей пугали, а взрослых сыновей стращали, — сидела бок о бок. Она была старой, такой старой, что дух захватывало, — и обреченной.
— Дом мой далеко от людей. Аккурат посредине между миром живых и … других. Лесному хозяину невдомёк, — обычный человек только ослабнет от такой дороги, а ты с даром разбуженным, но не вызревшим — можешь потеряться и не вернуться. Я тебя долго в тенях искала, уж и не чаяла, думалось — сгинула ясна панна, да, пожалуй, и я с ней…
Тихо стало в избе. Кот поднял голову, дернул хвостом. Яга погладила черного мурлыку, почесала за ушком.
— Спасибо, бабушка, — прошептаГдела потрясенная Ядвига.
Ведьма грустно улыбнулась. Кот снова заурчал, выпрашивая ласку, подлез по руку, потерся усатой мордой.
— Спи, девочка, спи. Ничего не бойся. Отдыхай. Завтра отведу тебя домой…
Стих ветер за окном. Тучи разошлись, и в просвет выглянул молодой месяц. Заповедный лес спал, укрывшись снежной шубой. Ему было тепло и спокойно. Ему снился сон, и в этом сне Он весело бежал по снегу вместе с белыми волками — духами зимы. А в заметенной избушке спала Его сестра…
— Лешко!
— М-м-м?
— Почему тебя боятся?
— Кто?
— Ну…все.
— Ты боишься?
Девочка фыркнула.
— Вот еще! Я панночка, я ничего не боюсь!
— Это я тебя не пугал ещё!
— Только попробуй!
В серых глазах мальчишки вспыхнули зелёные искры, он с азартом потер ладони и…начал превращаться в дерево. Кожа покрывалась темной шершавой корой, поднятые кверху худые руки становились тонкими ветвями, молодые листочки распускались на ладонях, лицо затянуло в глубину ствола…
Через пару минут перед пораженной девочкой стоял невысокий клен, покрытый нежной весенней листвой.
— Сейчас же вернись!!! — завизжала Ядвига.
Она сбросила волчью шубу, в одной рубахе вскочила с лавки, схватила кружку с отваром, который должна была выпить, и выплеснула пахучее травяное варево в…то место, где только вот было лицо лешего. Топнула от злости ногой. Резко обернулась на странный звук.
Черный кот, возникший ниоткуда, рычал на деревце. Он бил себя хвостом по впалым бокам, явно готовясь к прыжку.
Ветви закачались, словно от внезапного порыва ветра, и кота отбросило к стене. Он увеличился втрое и пополз к обидчику, урча и подвывая. Вот теперь Ядвига испугалась до икоты! Перед ней был не домашний мурлыка, ловец мышей и любитель сметаны, а дикая тварь, которая шутить не собиралась, готовилась атаковать и, кажется, не только когтями.
— А ну стой, курва! Не тронь его!
Позже Ядвига так и не поняла, как у нее хватило храбрости схватить черную бестию за хвост и со всего размаху впечатать в стену. Загремели горшки с полок, посыпались на пол пучки
