Наследница старой башни - Полина Ром
-- Экая вы ладная выросли-то, госпожа! Я-то вас помню малюткой еще! Еще с родителями вы тут жили, такая-то красавица маленькая были – на загляденье. Малину я вам носила в замок-то, аль не помните?
-- Не помню. Слишком маленькая, наверное, была, вот и не запомнила.
-- Ну, это ничего. Да вы шубку-то скидайте, уж не побрезгуйте взварцу испить! Морозит еще ночами-то. Поди, озябли?
Пока нас усаживали за стол, который суетливая хозяйка застелила белой льняной скатеркой, я оглядывала комнату. А уютно здесь! На окошечках белоснежные занавесочки до середины стекла, даже вон с кружевным краешком. На полу половики: такие же дорожки самодельные, как у нас стелили раньше. Из старья делают, пестренькие и чистые.
Даже на табуретки, которые хозяйка подвинула мне и мужу, сделаны лоскутные коврики. Леста осталась стоять у двери, ей табуретку хозяйка прямо туда поставила. Пусть мне было неловко, но я понимала: то, что я за стол к ним села – это честь для старосты. Горничная моя со мной сидеть не может. Это дома, где никто не видит, я с ней за одним столом могу сидеть. А на людях нет.
Вообще в доме чисто, полы метеные, даже дрова у печи не накиданы, а сложены аккуратно стопочкой. В дальнем углу виднеется кровать под серым покрывалом. И две двери, которые ведут, похоже, в другие комнаты. Так что не совсем уж убого живут.
Да и стол накрыла хозяйка не так и бедно. К взвару поставила и меда мисочку, и с маслом плошку. Масло чуть солоноватое, но вкусное. Я не удержалась, хоть и не голодная была: больно хлеб вкусный оказался. Сама она за стол так и не села, скрипнула одной из дверей и ушла туда.
Пронт пил горячий взвар, отдуваясь и шумно прихлебывая из чашки, вытирал крупный пот белой тряпицей. И только усидев вторую кружку, сказал:
-- Ну, теперь и поговорить можно. Вы, госпожа, сюда надолго ли наведаться решили?
-- Я на совсем приехала. Жить здесь буду.
-- Вона оно как… -- задумчиво сказал староста.
Глава 16
Неприятный мужик староста оказался. Рассказывал, как худо живут все, какая здесь земля негожая:
-- Почти ничего на ней не родит, госпожа. Валунов много. Деревья растут-растут, а года в три-четыре: раз, и в несколько дней завяло. Это значится, до каменной подушки дошли корни, дальше и расти некуда. Не все этак, но туточки не угадаешь, где сажать. Как повезет. И таких много у нас, так что и сад тут тож не развести.
-- А с чего тогда живут селяне?
-- Кто около чего вертится,– неопределенно пожал он плечами.
-- Ты вот, Пронт, не бедствуешь и не голодаешь. Твоя семья с чего живет?
Он посопел и стал перечислять, загибая толстые пальцы:
-- Овечек трех держим, кур десяток и корову: молочко то исть в дому есть, сыр и яйца. Девки две у меня – кружево плетут. По весне везу их в город, тама продают, вот и деньга. Пусть и малая, но сколь есть. Огородец небольшой держим, но туточки только на поесть и выращиваем. Урожай выходит сам-два, редко когда сам-три получается. Малость подрабатываю на гончарном круге. Но туточки не больно выгодно. Господский лес худой очень, да и зорить его я не даю – не наше, а дрова сюда везти больно дорого.
-- Почему же дорого? Я вон крыши замка с башни видела. Сколько времени занимает путь? За полдня можно доехать.
-- Дак ведь, госпожа светлая! Какие-такие полдня?! Это что вы там видели, не значит ничего. Там такая болотина, что спаси осподь! Раньше, еще лет так пятнадцать назад, самые что ни есть отчаянные ездили. Ну, как Миронка лошадь загубил свою, так больше никто и не пробовал. Гать* лежала по болоту, так ведь кажинный год ее менять полностью надобно: гниет жеж все. А это лес требуется крепкий и работы не на один день. С тех пор и не трогаем ту дорогу. Конем-то кто захотит рисковать? А никто!
-- А как же ты дочерей в город возишь?
-- Так ить в объезд, светлая госпожа. Туда двое ден, да обратно столько же. Да и тама хоть день, а надобно пробыть. Ну-ка, на пять-шесть ден летом хозяйство бросать да коня морить? Коней-то на всю деревню пятеро всего. Это за пользование и деньгой отдай. Да и кормить надобно его сытно, а зерно-то у нас и вовсе не растет, все как есть, привозное. Даже и на хлеб себе привозное.
-- Как же вы подати собираете и платите?
-- Али вы не знали? Муж то ваш, барон Розер, приезжал опосля свадьбы. Посмотрел на убожество наше, да и велел только герцогский налог платить. Так и спасибо ему, не подохли эти годы с голоду. Блаослови его господь!
-- Муж мой умер. Я – вдова.
-- Отож я и смотрю, повязка траурная у вас… Ну, земля ему пухом, понимающий господин был, жалостливый и милосердный, – уважительно перекрестился Пров.
-- Остальные с чего живут? – я уже изрядно злилась от его нытья.
-- Кто шерсть с города везет, у того бабы дома зимой прядут да вяжут да продают в городе. Есть два станка больших в общинном доме. Я слежу, чтобы поровну пользовали бабы. Они одеяла на них собирают. Опять же, например, Тюня игрушки с дерева режет, свистульки для детворы и прочее этакое. А больше народ плетеными корзинами промышляет. Ну, тут ежели ток на ярманку** попасть, тогда расторгуешься. А ярманка-то только дважды в год бывает: весной да осенью. А на торжище*** ежели ехать, так в Энкерте своих мастеров полно. Можно и с полным возом назад возвернуться. Так что вы, светлая госпожа, конечно, налог-то вправе собирать… А только больно-то на нас не разживешься, – как-то грустно закончил он.
Хозяйка так больше и не вышла, а староста оделся и пошел сопровождать меня по деревне. Я заходила в дома и видела, что люди не голодают, простенько все, не слишком богато. Живут очень скученно, большими семьями. Скотины и правда мало, большей частью держат кур и некоторые гусей. На всю деревню
