Луны морозные узоры. Часть 2 (СИ) - Кириллова Наталья Юрьевна

Запах, усиленный зельем.

Время, проведенное моим мужем вдали от дома и жены.

Идеальное сочетание, безупречный приворот, важно лишь правильно рассчитать долю каждого ингредиента.

— Знаю, ты говорил, что не хочешь торопиться, но все же сделал предложение именно сейчас, а не раньше или позже…

— Лайали, — Джеймс коснулся моей щеки, подбородка, заставляя поднять к нему лицо, посмотреть в глаза, кажущиеся черными, бездонными, — я сделал предложение сейчас потому, что понял — продолжу выжидать удобного момента, промедлю еще немного, и потеряю тебя, возможно, навсегда. Я не умею и никогда не умел выражаться изысканно и возвышенно, как принято при королевских дворах. Я не силен в одах и напрочь лишен поэтического дара…

— Вовсе нет, — я попыталась возразить, напомнить о его удивительных, полных волшебства и очарования рассказах о путешествиях и виденных им диковинах, но мужчина покачал головой.

— Пожалуйста, Лайали, дай сказать и мне. Впервые я увидел тебя, спящую, на руках Мартена, когда он поднялся на борт «Призрака», прижимая тебя к себе, словно величайшую в мире драгоценность. Ты казалась такой хрупкой, беззащитной, укутанная в подбитый мехом плащ, слишком большой для тебя. И смотрела с таким вызовом, когда я позже спустился в каюту представиться. Не стану уверять, что полюбил тебя тогда, с первого взгляда. Ты просто была рядом, красивая, загадочная, недосягаемая. Чужая жена, к которой влекло с каждым днем все сильнее, несмотря на супруга, мою давнюю дружбу с Мартеном, твою беременность, а потом и рождение сына. Всегда рядом, счастливая, улыбающаяся мне беззаботно, принимающая меня вопреки всему. И я поклялся сам себе, что тоже буду рядом с тобой. Всегда, пусть бы и в качестве друга семьи, человека, на которого ты сможешь опереться и в радости, и в час нужды, — Джеймс вдруг усмехнулся невесело, с оттенком легкой горечи. — Пока однажды не понял, что мне мало всего лишь быть рядом, не обнимая тебя, не прикасаясь сверх допустимого, не заявляя на тебя свои права. Тогда я рассказал обо всем Мартену. Как выяснилось впоследствии, все вокруг все или знали, или подозревали. Кроме тебя. Я долго полагал, что ты тоже догадываешься, и то, как ты ко мне относилась, давало определенную надежду, но…

Я медленно поднялась, встала перед Джеймсом. Его рука по-прежнему касалась моего лица, подушечка большого пальца обвела контур губ.

Я знала. Чувствовала, но не позволяла себе в том признаться. С легкостью отдавалась во снах мужчине — теперь я уверена, что то был Джеймс, не кто-то посторонний, чужой мне, — однако полагала сны эти лишь игрой сердца и разума, тоскующими в разлуке с любимым, не видела в них послания Серебряной. Наслаждалась обществом Джеймса, радовалась его визитам, не допуская мысли, что он может желать большего. Что большего могу желать я.

Не замечала, сколь многое позволяет ему Мартен. В конце концов, Джеймс не единственный мужчина среди друзей нашей семьи, но только его Мартен подпускал так близко ко мне, не боялся оставлять нас наедине, доверял меня ему в свое отсутствие. И оба никогда не покидали Верде и меня одновременно, никогда не оставляли меня совсем одну.

— Я… знала, — повторила я вслух. — Но не принимала разумом, не позволяла себе принять…

Я же замужем. Счастлива. Люблю и любима. Казалось бы, что мне еще нужно, к чему мне второй супруг, даже несмотря на шианские традиции, несмотря на возможность?

— Ты вольна отказаться от моего предложения.

— Джеймс… — неожиданно всколыхнулся страх, что тогда он уйдет, покинет меня навеки.

— Но если ты и откажешься, я не откажусь, — пальцы блуждали по моему лицу, дыхание касалось невесомо губ. — Если прогонишь, если скажешь, что не захочешь больше меня видеть, я не уйду. Я всегда буду рядом.

Будет. И ребенок, если я и впрямь понесу, свяжет нас еще крепче. Мартен не станет скрывать, да и дети двуликих неуловимо отличаются от своих человеческих сверстников, пока не научатся не выставлять напоказ звериные инстинкты и умения, прятать второй лик, растворяться среди обычных людей.

— Всегда, Лайали, пока во мне будет теплиться хотя бы капля жизни.

Не знаю, что ответить на обещание это. Свяжет ли нас и оно — покажет лишь время.

Джеймс целует меня, сначала осторожно, вопросительно, затем все увереннее, настойчивее. Я не возражаю, но отвечаю, охваченная вдруг желанием познать все заново, без дурмана зелья, без мысленных предостережений, без страха, что я предаю Мартена. Обвиваю руками шею мужчины, прижимаюсь теснее, чувствуя, как его ладони скользят по моей спине, талии, бедрам. Аромат жасмина и моря, жар огня в очаге, каждое прикосновение тревожат свежие воспоминания и вместе с тем усиливают любопытство, пробуждают тело, заставляют сердце биться быстрее. Я прерываю поцелуй и вижу в темных глазах отблески пламени, мне чудится отсвет неведомого будущего, пусть сейчас еще и скрыто, каким оно будет.

— Ты не должен мне ничего обещать, — шепчу я. — Никогда не знаешь, куда они приведут, эти обещания… Еще в Афаллии я пообещала Мартену, что всегда буду верить ему, а он — что я всегда буду его и что даже потом, после нашей смерти, он найдет меня.

— Значит, найдет, — соглашается Джеймс с удивительной убежденностью. — В своей жизни я видел достаточно случайных на первый взгляд встреч и связей, слишком странных, чтобы быть простым совпадением, поэтому полагаю, что теория оборотней о перерождении не столь уж и небезосновательна.

— Это слишком много — оказаться связанными на целые жизни вперед, — особенно если двуликие не ошибаются и если на это будет воля богов. — Я не могу требовать подобного от тебя.

— Мне уже поздно поворачивать назад. Эту клятву я принес еще три года назад, а слово свое привык держать, независимо от того, кому дал его.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Не хочу, чтобы оставлял меня, — ужасно, что все произошло именно так, ужасно, что мне приходится колебаться, решая, принять или нет его предложение.

Неделю назад я попросила бы время на размышление и по истечении срока ответила бы согласием, а иначе и быть не могло.

Три дня назад согласилась бы не колеблясь.

Сегодня я ненавижу Изабеллу за яд раздора и страхов, за то, что заставила сомневаться, пытаться понять, что движет Джеймсом и мною. Никто из нас троих уже не сможет жить как прежде, не сможем мы поддерживать видимость старых отношений, отвергать неизбежные изменения. Я не смогу справиться без них обоих и, кто бы из них ни покинул меня, с кем бы я ни осталась, до последнего вздоха меня будет терзать боль и вина.

— Не уходи, — прошу я едва слышно, в накатившем внезапно отчаянии.

— Я никуда не уйду.

Я прижимаюсь крепче, отвечаю на новый поцелуй Джеймса, опаляющий каждую частичку моего тела, моей души огнем. И понимаю вдруг, что опять одурманена, без всякого зелья, но одной мыслью, что Джеймс рядом, обнимает меня и так будет и впредь. Его запах остается на моей коже, его поцелуи сводят с ума, в них — страсть получившего давно желаемое, стремление обладать и не отпускать, сладость сбывшейся мечты, любовь, закаленная годами терпеливого ожидания. И я, решившись, отстраняюсь, беру мужчину за руку и увлекаю за собой к двери.

Крадемся по дому, словно воры. Едва дверь спальни закрывается за нами, начинаем целоваться исступленно, будто в последний раз. Путаемся в полумраке и в одежде, как неловкие юные влюбленные, впервые оставшиеся наедине. И страсть пьянит тем сильнее, что на сей раз она — настоящая, не искусственная, не порожденная чужим умыслом и подпитанная зельем. Она наша, только наша, наше дыхание жизни, потребность друг в друге и я удивляюсь мимолетно, как жила прежде, не замечая чувств Джеймса, истинной причины его ко мне отношения. Теперь все кажется столь очевидным, ясным, простым и понятным, словно беззаботный детский мирок, а я сама — глупой, наивной в слепой своей убежденности. Все вокруг знали, даже Изабелла все подметила с первого взгляда, пока я отказывалась принимать и любовь Джеймса, и собственное влечение, то тепло и нежность, что связывали нас все эти годы.