Брусничное солнце - Лизавета Мягчило
Увидев барыню, баба словно набралась сил, воспряла духом. В вое снова различались слова:
— Забили, моего Никулу, душегуб забил! Пятым он на селе мертвецом уже будет, двух седмиц с гибели Тимофея не прошло. Защитите, барыня, не у кого нам просить защиты, акромя вас, уберегите! — Добравшись до крыльца, она рухнула под ноги женщине. Покрытые толстым слоем дорожной грязи мозолистые пальцы вцепились в край подола, Настасья не шелохнулась. — С болот он пришел, своими глазами я видела, как утопленницы за ним шеренгой шли. Разодрали, заживо мужика моего сожрали, он ещё кричал, как те кишки его потрошили…
Крупно затряслись в рыданиях широкие плечи, опустилась с глухим стуком на крыльцо голова.
— Стоял, чудовище, улыбался широко, пировал чужим страхом. А когда Никула доходил, он его когтями, да по горлу…
Пальцы Варвары до боли вцепились в подоконник, она поддалась вперед, едва не вываливаясь из окна.
Вслушиваясь, ощущая, что эти знания чем-то да важны, они еще непременно пригодятся. Стоящие подле Настасьи дворовые мужики оттянули голосящую безумицу подальше, та вскинула вверх зареванное распухшее лицо, с мольбой в глазах заломила руки да притихла, внимая каждому вдумчивому слову барыни.
— А ты где была, почему народ не подняла, ежели такое видела? Где задрали мужа твоего?
Крепостная озадаченно всхлипнула, утерла красный нос рукавом.
— Дык, в сарае заперлась. Как мне кричать-то барыня, когда они совсем рядом, да успел бы мне кто помочь? Он затемно с пашни возвращался — к лесу захаживал, земляники деткам набрать. Я и уложить их уже успела, когда все случилось.
— И что, не проснулся никто от воплей его? — Сомневаясь, барыня скрестила руки на груди, сделала неспешный шаг вперед, к скрюченной на коленях женщине. Та мелко замотала головой, снова полились крупные, с резную бусину размером, слезы.
— Колдовство, морок, его и в избе дети не услыхали. Соседи поутру, когда я выбраться отважилась, говорили, что ночь тихая да безветренная была. А куда ж она тихая, когда он столько кричал. Так кричал…
Она снова зашлась, а мать устало растерла виски, неспешно отворачиваясь от воющей бабы.
— Полно тебе, запрошу у исправника выслать людей. Свихнулась ты от увиденного, баба, должно быть медведь то был, не путай меня сказками, откуда чудовищам появиться. Какое, говоришь, село животное в страхе держит? Лютует где и мне отчего сразу не доложили?
Дверь за спиной Варвары с шумом отворилась, на пороге замерла, упираясь в колени, запыхавшаяся бледная Авдотья. О подносе с едой и речи быть не могло. Во взгляде — волны испуга и жалость. Такая чистая, что у Варвары невольно защемило сердце, похолодели пальцы.
— Там Афимьица от родных воротилась, матушка ваша пускала её на два дня повидать помирающего деда. Из Костромы самой воротилась, да сразу на кухню, чтоб наказания не получить, запоздала.
Брови непонимающе поднялись, Варвара сцепила пальцы в замок перед животом, пытаясь унять оглушающий грохот беспокойного сердца.
— К делу сразу, мне-то что с того?
Служанка запнулась, облизала пересохшие губы, выпрямляясь. Видно было, что говорить она не решается, не знает, как поступить. Варя сделала шаг вперед, желваки заиграли на скулах. Выпорет. Видит бог — промедлит еще хоть на миг, и она сдерет с нее шкуру живьем за подобные игры. Ежели сказать нечего — стоит смолчать. Второй резкий шаг и Авдотью прорвало.
— Самуил Артемьевич Брусилов с Григорием нашим стреляться изволил. Дуэль у них сегодня на закате состояться должна. Уже и секундантов в поместье Брусиловых разместили, и семейный доктор их прибыл. Весь двор на ушах стоит — нанес Саломут оскорбление майору, обесчестил, на глазах у простого люда оплеуху отвесил.
Перед глазами потемнело, она пошатнулась. Пол, окно, поплыло все, в сознании раздался тонкий писк, дыхание сперло. Пальцы нашарили подоконник и Варвара оперлась на него, пытаясь сморгнуть молочную пелену с глаз.
— Где должна пройти дуэль?
— У поместья Брусиловых на речке Шуя, что течет по холму недалеко от дома.
На закате. Повернуть голову к распахнутому окну оказалось так сложно, так тяжко. Солнце клонилось к горизонту. И она сорвалась с места черной стрелой. В легком домашнем платье, лишенном корсета и пышных юбок, в мягких стерлядках[1], с растрепанной черной копной.
Сердце летело впереди хозяйки, с громким хрустом ломая ребра.
До конюшни, вскакивая на взмыленного после долгой прогонки жеребца, хватаясь за мягкий недоуздок. Не чуялось, что без седла чрезмерно напрягается тело, а она норовит соскользнуть, не слышались громкие окрики мужиков, бросившихся наперерез взвившейся свечой лошади.
Все едино. Весь мир померкнет, выцветет и осыпется к ногам, если в нем больше не будет ее Грия.
И Варвара понеслась вперед.
Шумно и мощно ходили под ней взмыленные бока скакуна, свистел в ушах ветер, пока Варвара неслась по бескрайнему полю вперед.
Она не сумеет успеть до начала дуэли, если отправится по широкой дуге дороги — Глинка свернула к ряду полей и цепи редких пролесков. Нужно ехать напрямик. Быстрее, быстрее, стремясь обогнать уходящее солнце, пока пульс тонкой нитью бьется в ушах, отдает горьким привкусом крови на языке. С губ жеребца срывается пена, а с ее глаз — злые слезы.
Где была голова Саломута, когда тот направился в поместье Брусиловых? Чем застлало разум, разве не видел он, каков Самуил, еще на кладбище? О чем еще с ним речи вести, как он допустил подобное?
Мимо, смазываясь в сплошное блеклое пятно пролетели земли барского рода Глинка, начался лес. Оставалось совсем немного, тонкий пролесок и взобраться на холм, с которого петля реки опускается дальше по землям. Именно там возвышался особняк военных, особняк жестоких, непримиримых убийц. Пятки все сильнее били по бокам замедляющегося коня, ветви склонившихся деревьев рвали волосы, царапали щеки. Пальцы скользили по влажной от пота гриве, когда мир пошатнулся. Секунда, в которую она не успела уследить за происходящим.
Один короткий удар сердца, пока мир вертится, переворачивается с ног на голову под оглушительно громкое ржание. И ее наотмашь бьет о землю, неприятный хруст, боль обжигает плечо и ключицу, почти слепит.
Жеребец лежит на боку, шумно дыша, а ее отбросило в сторону. Тяжело поднимаясь, девушка прижала горячую ладонь к ноющему месту и с сожалением посмотрела
