Сказка четвертая. Про детей Кощеевых - Алёна Дмитриевна
Он так долго мечтал о том, чтобы ему уже дали поработать. Но на деле вышло, что без смены деятельности и это угнетало.
Яков повел плечами, попытался сесть поудобнее: спина с каждым днем ныла все ощутимее и ощутимее. Засиделся. Нужно будет попросить Клима позволить ему ходить с ним на утренние тренировки, которые брат устраивал сам себе. Потом открыл глаза и вернулся к чертежу, изображающему его щенка. Где-то в него закралась ошибка, а ему никак не удавалось найти ее. Обычно к подобному Яков относился спокойно, полагая, что при должной внимательности так или иначе рано или поздно обнаружит недочет, и не торопился в поисках. Но в этот раз все было по-другому, ведь он обещал Злате, что обязательно покажет ей собачку, как только научит ее ходить. Может быть она уже и забыла, конечно, да только он не забыл. И хотелось сделать это поскорее.
Да что там таить. Ему хотелось снова заставить ее восхититься его творением. Ни одна девушка раньше не разговаривала с ним так просто и ни одна не уделила столько внимания его игрушкам. Конечно, те деревянные, что он мастерил для братьев и сестер, были куда проще. Но отчего-то Якову казалось теперь, что они Злате бы тоже понравились. Он мог бы рассказать ей, как они устроены.
Яков окончательно оставил попытки думать о чертеже, перевернул страницу блокнота и позволил пальцам рисовать то, что хочется. Иногда это работало. Ручей сам проложит себе путь, если ему не мешать. А попытаешься навязать русло, выйдет болото. Он бездумно провел несколько раз карандашом по бумаге, усмехнулся, поняв, что именно получается, и не то чтобы очень удивился. Перед внутренним взором мелькнули медные кудри. Словно солнце на закате. До чего красиво. Глупо было пытаться обмануть себя. Он влюбился. Чувство было сильным и будоражащим, оно довлело над всем остальным. Стоило ли с ним что-то делать? Определенно — нет. Якову уже доводилось влюбляться, и он знал, что это проходит. Влюбленность похожа на болезнь: сначала лихорадит, потом отпускает понемногу, а там, глядишь, и уже не помнишь, как это было. Если не давать этому чувству воли, не подбрасывать дров в этот огонь, то пламя затухнет.
Клим бы, конечно, сказал, что он дурак. Что надо ловить момент и получать удовольствие. Только вот Яков не совсем понимал, что значит ловить момент ради момента. А что потом? Ведь это потом обязательно настанет. И как тогда?
Рука уверенно вывела изгиб спины, спустила на него волну волос. Яков читал о том, что бывают горы, извергающие жидкий огонь. Вулканы. Злата была вулканом. И она же была огнем.
А еще Злата была дочерью Кощея. Царевной. И он был ей не ровней, пусть она ни разу того не показала.
Но даже если не думать об этом, то все же стоило помнить, что Злата — человек. Живой, чувствующий. И Яков не понимал как можно ради удовлетворения собственной прихоти, проходящего желания, этого человека использовать. По другому назвать не получалось. Отец говорил: ты в ответе за ту, которую выбрал. Уж если и идти к девушке, то с серьезными намерениями, а у Якова их не было. Он для себя уже все решил. Семья — это жена. Семья — это дети. Их нужно содержать и кормить. Но тогда ни на учебу, ни на работу времени уже не останется. Может быть когда-нибудь потом, но точно не сейчас.
А карандаш тем временем нанес последние штрихи, пальцы провели им несколько линий пожирнее, добавляя объема. Злата на рисунке стояла к нему в пол-оборота и улыбалась загадочно и мягко.
Чего-то не хватало. Яков огляделся и сорвал травинку. Скатал в пальцах шарик, превратив его в кашицу, и этим шариком дорисовал зелень в глазах. Вышло не так аккуратно, как хотелось бы, но зато нарисованная им девушка окончательно ожила.
Как там Клим сказал? «Прямо как в сказке: пришел в другой мир и нашел себе царевну».
— Царевна, — прошептал Яков и дотронулся пальцем до ее щеки.
В этот момент, самым безобразным образом нарушая его глупое, но очень личное занятие, рядом с ним на лавочку упал брат, и Яков максимально спокойно, чтобы не выдать себя, перевернул страницу обратно, снова открывая чертеж. Клим закинул голову назад, закрыл глаза, замычал, а потом выругался. Цветасто так. Яков недовольно поморщился. Брат, который видеть его лицо никак не мог, тем не менее безошибочно угадал, какую реакцию вызвал.
— Даже не думай читать мне нотации, — простонал он.
Яков принюхался. В носу засвербело от горечи. Он повернулся к брату.
— Чем от тебя пахнет?
— Ну, покурил немного, парни угостили… — поморщился Клим. — Имею полное право. Кажется, Грач пытался меня убить. Не будь он мужем Яры, я бы… Не знаю, что бы я сделал, но это было бы страшно.
— Все так плохо? — удивился Яков.
— Скажем так: до этого момента я был уверен, что с физической подготовкой у меня все прекрасно…
Он попытался размять шею и зашипел.
— А-а-а... Мне бы сейчас самому не помешала мазь дядьки Тихомира. И пара девичьих рук, чтобы ее растереть…
— Прекрати… — закатил глаза Яков, но, впрочем, успокоился. Если брат заговорил о девичьих руках, значит, жить будет.
— Это ты прекрати, — недовольно поморщился Клим. — Девки — они ж не только про детей, никто тебя под венец не тащит и делать маленьких Якушат с ними не заставляет, а расслабиться да отдохнуть малость тебе точно не помешало бы, вон ты какой…
— Это…
— Что? Неправильно? А что правильно? Стать затворником, как дядька? Мне тоже нахлебники не нужны. Но это не значит, что я готов куковать один-одинешенек… Оп-ля, смотри кто идет. Да в другую сторону смотри!
Яков повернул голову в нужную сторону. По дорожке шла Злата. Она махнула им рукой и свернула на одну из троп. Что она тут делает в воскресенье?
— Вот от чьих рук я бы точно не отказался… — протянул Клим. — Эй!
Яков, который только что ткнул в него карандашом, выдохнул через
