Князь Тьмы и я. Книга вторая - Елена Звездная
Я могла бы сгореть от одного прикосновения, и Даркан уже проделывал это со мной, но на этот раз его целью был вовсе не оргазм. Он хотел иного. И ласкал, целенаправленно и умело, с опытом мужчины изучившего мое тело сверху донизу за всю эту проклятую ночь, касаясь каждой чувствительной точки, то осторожно, то грубо, то почти невесомо, скользя по краю пропасти и не давая мне в нее рухнуть.
Я стонала, искусав губы до крови и фальшивыми клыками и зубами, я срывалась на крик, хриплый, гортанный, я срывалась на вой и почти скулила, едва он останавливался. Мне хотелось разрядки. Мне нужна была разрядка. Мне жизненно необходимо было получить удовлетворение, но каждый раз Даркан останавливался, когда до желанного экстаза хватило бы и касания¸ одного лишь касания, но вместо него я слышала:
— Попроси.
По лицу давно текли слезы, я захлебывалась от криков, все мышцы дрожали, вместе и по отдельности, я давно не контролировала собственное тело, в порыве отчаяния подаваясь пульсирующей плотью к вампиру, едва он убирал пальцы… Я умоляла телом, но слов Даркан не дождался.
Победил в другом — я ответила на его поцелуй…
Если бы знала, чем это обернется, я бы лежала не двигаясь. Я бы не сопротивлялась. Я бы даже не дернулась.
Но я не знала… Я просто не знала… Я…
— Княгиня, хватит. Вы должны быть сильной.
Голос Грэи, отдаленный, словно звучавший сквозь туман и болезненный укол в мое предплечье. Какой уже по счету? Я не помню. Я перестала считать уже после второго.
Первый вколол князь, клеймя поцелуем мои распухшие пересохшие израненные губы, и не скрывая ни торжествующей усмешки, ни полного удовлетворения насмешливого взгляда.
Да, поимел он меня по-полной…
А звезды? Они были ослепительны… Теперь я ненавижу звезды.
Второй укол сделала Грэя, когда я после ухода Даркана пыталась разбитым стеклом перерезать себе вены. Стекло, правда оказалось пластиковое, и тупое, но я была в таком состоянии, что с удовольствием выгрызла бы вены и зубами, только бы перестать слышать в своей голове свои собственные крики.
Новый укол она сделала, когда я все же предприняла попытку выгрызть себе вены… и после этого укола наступило отупение. Просто полнейшее отупение. Я не видела ничего, кроме капель воды, срывающихся из не до конца завинченного крана. Я не слышала слов. Я не чувствовала собственного тела… и я не хотела в нем быть. В этом теле не осталось ничего моего. Ни гордости, ни чести, ни достоинства… ничего. Я ненавидела это тело. Я хотела из него выйти. Я ненавидела эти руки… мне хотелось их сломать. Я ненавидела свои губы… слишком отчетливо помнила все то, что их заставили сделать…
Мне хотелось помыться. Снова, снова, снова и снова. Но Грэя отобрала губку, увидев, что я содрала кожу почти до крови… Она все отобрала. Остались только я, вода которой недостаточно было чтобы утопиться, и кран из которого падали капли. Словно он плакал вместо меня, потому что у меня не осталось даже слез.
Звонок телефона.
Приглушенный завесой апатии, которая медленно накрывала — видимо последнее лекарство было вконец убойным, или дозу уже увеличили до максимума.
Грэя ответила, и я услышала голос, кажется отца Малисент:
— Как она?
Дернувшаяся было к выходу вампирша, все же не рискнула оставлять меня одну, и ответила, на пороге ванной комнаты:
— Плохо, господин.
Пауза и вопрос:
— Насколько плохо?
Меня начало клонить в сон до такой степени, что глаза как-то органично закрылись сами. Грэя быстро подошла, и, придерживая меня, готовую сползти вниз и уйти под воду за плечо, тихо ответила:
— Хуже самого худшего из вариантов.
Еще одна пауза в трубке телефона и вопрос:
— Навьен?
— Мертв, — едва слышно ответила Грэя.
И я оглохла.
Просто оглохла.
Во мне умерло не что-то, во мне умерло абсолютно всё.
5
Утро…
День…
Ночь…
Утро…
День…
Ночь…
Утро.
День.
Ночь.
Снова утро.
Я открывала глаза, смотрела, как солнце безрадостно выкатывается из-за горизонта, и закрывала глаза снова. Я не хотела просыпаться. Не хотела вставать. Не хотела жить. Странно, впервые в жизни я поняла свою мать. Все эти годы в детском сердечке, которое оставалось какой-то отдельной кровоточащей раной даже в моем взрослом сердце, билась эта горечь непонимания, эта обида, это наивное «Почему мама не хотела жить?». Что ж, теперь я могла честно сказать ей – «Прости, мама, теперь я поняла, я уже все поняла».
Между мной и мамой существовало только одно незначительное отличие — я любила утро. Я любила каждое утро. Потому что по утрам князь уходил…
Когда работаешь в полиции, сталкиваешься с одним интересным феноменом — человек привыкает ко всему. Жертва, рано или поздно, признает созданный мучителем порядок вещей как единственно верный и приспосабливается к нему. Психика пластична, и у нее всегда одна цель — позволить человеку выжить. Обычно бывает так, да.
Обычно.
Я не знаю, была ли я обычной, или же все разговоры о моей уникальности имели под собой какие-то основания, но… того, что случилось в первую ночь, больше не происходило. Да, я хотела секса каждый раз, когда Даркан желал, чтобы я этого хотела, но мое сознание больше не плавилось от неистовой потребности, я больше не целовала князя, поддавшись неконтролируемому желанию прикоснуться, прижаться губами к его коже, я больше не хотела его так, как это было в первую ночь.
Человек ко всему привыкает?
Что ж, в каком-то смысле я привыкала. К сопротивлению. К ненависти. К ярости в его глазах, которые устали вглядываться в мои, в поисках отклика. Хоть какого-то эмоционального отклика. Но не находили ничего.
Забавно, но князь считал себя вправе рассчитывать на… признательность, благодарность, заботу?
Между нами все так же не было секса в том понимании секса, который имеет родопродолжательную функцию. Сам князь ни разу не расстегивал свои брюки. Ни разу не срывался, удерживая свое собственное желание в тисках железного контроля. Ни разу не менял свою форму, оставаясь в пределах вампирского облика. И он считал, он был уверен, что я должна быть признательна ему за терпение, благодарна за сдержанность.
Но нет!
Не на ту напал!
Не на той женился!
Не ту, выбрал себе в жертвы!
Быть благодарной? За что? За ночи, в которых он пока еще
