Пламя моей души - Елена Сергеевна Счастная
Зимава вглядывалась в затейливые узоры, пытаясь понять, что делать ей дальше, чего ждать от грядущего, перебирала пальцами пряжу судьбы, не ею спрядённую — пойди разберись. Да не ворожея она — читать по разводами на водной глади не умеет. Горели подошвы, словно в угли закопанные, поднимался жар, струился под подол, окутывал ноги, наполнял теплом нутро. И вдруг из сумрака дальнего угла выскочила та тварь неведомая — вцепилась когтями тонкими в плечи, а зубами острыми вонзилась в шею.
Зимава закричать хотела, да забулькала только, хлебнув собственной крови. А в другой миг — проснулась.
И поняла вдруг, что во дворе шумно, словно приехал кто-то. Она вскочила с постели и принялась быстро одеваться: оказалось, что уже полдень почти: светило стояло уж высоко на небосклоне. То и дело выглядывая в открытое окно, Зимава наконец привела себя в порядок: и где Оляна запропастилась? Но не успела она ещё завязать, как надобно, платок, как подруга вошла внутрь, радостно улыбаясь, отчего её округлые щеки аж лоснились.
— Привезли, — она сложила руки у груди. — Привезли всё ж! Иди скорей встречать!
Ловя разлетающиеся концы так и не завязанного повоя, Зимава выскочила во двор. Там толпилось несколько всадников: не больше десятка — а между ними стояла повозка аккуратная, и спрыгивал с неё мальчик, сам, без помощи старших.
— Радан! — окликнула его Зимава.
Он вскинул голову, разметал лёгкий ветерок его русые вихры. Сын припустил тут же к избе, не обращая внимания на оклики кметей, что сопровождали его. И совсем скоро окунулся в раскрытые объятия. Зимава уткнулась лицом в его шею теплую, мягкую, погладила по волосам ласково, не находя уже слов, какие можно было бы сказать. Всё нутро светом как будто наполнилось от встречи с Раданом, от ощущения его маленьких ладошек на плечах, от дыхания его, что путалось в прядях и касалось легонько уха.
— Я так скучала. Так скучала… — Зимава и хотела бы прижать его к себе сильнее, да боялась, что просто раздавит таким усилием.
— Я тоже скучал, матушка. Почему ты со мной не поехала? — Радан отстранился и посмотрел не по-детски серьезно в её глаза.
Как же вырос за эти луны! Вытянулся как будто и лицо его чуть поменялось, стало взрослее. Всего на чуточку — но и это было заметно.
— Я не могу. Не могу, не позволяет мне княжич с тобой быть. Но скоро всё закончится. Всё, слышишь? И мы вместе всегда будем.
— Я хотел бы, чтобы ты в Остёрск ко мне приехала, — улыбнулся мальчик, гладя её по голове поверх сползшего уже на сторону платка.
— Я тоже так хотела… — она осеклась. Горечью пронеслось в груди воспоминание о Чаяне и о том, что не сбылось. И уж теперь не сбудется, верно. — Тебе плохо там одному? Страшно?
Она слегка встряхнула сына за плечи. Но тот покачал головой.
— Без тебя плохо. Но там все хорошие. И учили меня кмети уж побольше, чем наши, — он выпятил губу, выказывая обиду на Велеборских воинов, которые хоть и возились порой с княжичем, да не слишком охотно: мал ещё даже для отрока.
— Не обижали тебя?
— Нет же! — возмутился Радан. — А ещё Елица туда приехала. Красивая такая. Она приехала, а ты не можешь!
Зимава снова его в охапку сгребла, унимая негодование. Кабы могла она объяснить ему всё, что на сердце камнем лежало. Да разве поймёт сейчас, в годы свои малые? Она окинула взглядом двор, где уже собрались и кмети, что с Зимавой приехали, и поняла вдруг, что нет здесь Эрвара и людей его. Неужто разминулись на дороге какой? Ведь должны были Радана встретить и с ним сюда вернуться. Поселилась тут же тревога в душе: как бы ничего дурного не случилось. Но и её теперь застилала радость от того, что Чаян всё ж обещание сдержал, что бы в жизни у него ни творилось. И отступила как будто жгучая на него обида — вновь под натиском сожаления, что не получилось его удержать. Да теперь уж как-то придётся без надежды на его благосклонность жизнь свою устраивать.
Дав наобниматься с Раданом, подошёл кметь из тех, что привезли его сюда. Окинул Зимаву пытливым взглядом, потрепал по макушке мальчика — и сразу видно стало, что и правда никто его не стращает, никто зла причинить не хочет.
— Два дня вам даёт Чаян повидаться, — проговорил он сухо. — После назад поедем. И вот ещё…
Он сунул руку в поясной кошель и вынул оттуда свёрнутый трубочкой листок бересты тонкой. Вложил в ладонь Зимавы и, опустив взгляд на Радана, который смотрел на него едва не с обожанием, подмигнул ему.
Она быстро развернула послание и улыбнулась даже, пробежав взглядом по строчкам, написанным рукой Чаяна. Едва удержалась, чтобы не коснуться.
“Даю срока два дня вам, чтобы вместе побыть. После, уж прости, Радан вернётся в Остёрск. Куда не увела бы меня сейчас недоля, а пока не разрешится всё, жить он будет там. Но ты поняла уж, что слово я своё держу. Потому, коли не станешь больше препоны мне и Елице строить, покушаться на жизнь брата моего, то и сын к тебе вернётся, как срок придёт”.
От каждого слова веяло нестерпимой стужей, будто заставлял он себя писать это, через себя переступал. И мерзостно так стало от понимания, что сама она до того довела. Но когда заметила, что на Елицу Чаян смотрит совсем не так, как хотелось бы, она уж ничего не смогла поделать с ревностью жгучей, которая, словно щёлок, душу разъедала. И толкнула на все поступки, от которых лишь сожаление теперь осталось, оседая липкой копотью на сердце.
Но сейчас она всё ж уверялась, что Чаян и правда её не обманет. Что не попытается вместить на сыне её ту злобу и обиду, которую на Зимаву затаил. И оттого казался замысел, вместе с Эрваром составленный да оговоренный десяток раз, теперь неоправданным и слишком жестоким. Ведь прольётся снова кровь тех, кто ничего не знал толком и ни в чём не был виноват. Да хоть кметь этот молодой, серьёзный, который стоял сейчас рядом, наблюдая, как Зимава раз за разом перечитывает послание Чаяна.
— Спасибо, —
