Завещание фараона (СИ) - Митюгина Ольга

«Даруй мне счастье, о мать светлого Гора, — мысленно молилась девушка. — Я верю, твой божественный супруг не может гневаться на меня за то, что я сбежала от его алтаря. Осирис благ, он как никто понимает людей. Он не может желать моей смерти! А если это не так, о светлая Исида, умоли его простить и понять меня! Не ради благочестия отдал мой отец такой жестокий приказ, а из ненависти ко мне. Прости, прости меня, Исида!»

Подул слабый ветер, сморщив поверхность воды, и тень набежала на светлую гладь: облачко затянуло солнце. Агниппа вскинула глаза — и сердце её замерло.

«Таков твой ответ, Исида?.. — спросила она. — Пусть так. Воля твоя…»

Она быстро поднялась на ноги.

Мена, молившийся поодаль, тоже поднялся.

— Всё хорошо? — тихо спросил он, приблизившись и краем глаза наблюдая за другими молящимися. К счастью, на столь быстро вскочившую Агниппу никто не обратил внимания. Торговец в красном кафтане истово воздевал руки к небу, закатывая глаза, а молодая женщина в полупрозрачном головном покрове усердно кропила водой лобик своего ребенка. — Тебя что-то встревожило?

— Нет, — девушка заставила себя улыбнуться. — Вовсе нет! Так… Просто немного смутило, что во время нашей молитвы солнце скрылось за облаком. Глупости! Не бери в голову.

Советник нахмурился.

— Наверное, не стоило нам приходить в святое место Исиды, — едва слышно прошептал он наконец. — Молиться супруге бога, которому ты… — Старик оборвал себя и коротко закончил: — Не лучшая идея. О чем я думал? — он сжал губы.

— Исида добрая богиня, — Агниппа мягко положила руку на плечо старика. — А облако — это просто облако. Ты же сам говорил мне, Мена: дочери моего отца не подобает пугаться теней.

— Ты права, — Мена принуждённо улыбнулся. — Идём. Тут неподалеку храм Хатор — местные называют её Баалат Гебал. Заглянем лучше туда. А потом — в порт!

— Давай! — просияла девушка. Глаза её озорно блеснули. Всё же молодость не умеет долго тревожиться…

Они поднялись по тропинке обратно на площадь, ничем не привлекая к себе внимания, пересекли её и зашли в портал величественного святилища, ведущий в его напоённую благовониями глубь, как в недра горы.

В полумраке храма под массивными колоннами неистово пылало пламя в огромной бронзовой кадильнице перед алтарем. В сумраке у дальней стены угадывалась массивная величественная статуя сидящей на троне женщины, увенчанной диадемой из коровьих рогов.

Агниппа, преклонив колени на холодных плитах пола и опустив голову к сцепленным в замок рукам, долго молчала, не смея проронить ни слова.

— Светлая Хатор, — наконец прошептала она. — Катути сказала мне, что ты, даровав мне красоту, не допустишь, чтобы она просто так погибла. Так дай же, великая богиня, чтобы Катути оказалась права! Я не хочу умереть, не оставив в этом мире свой след. Я хочу узнать счастье, хочу узнать любовь, хочу однажды прижать к сердцу своего ребёнка. Неужели я хочу слишком многого? Молю тебя, светлая Хатор, не дай мне погибнуть, пока не исполнится моё желание!

Пламя на алтаре вспыхнуло ярче обычного — и то ли от игры света и тени, то ли просто от разыгравшегося воображения, но девушке показалось, что по губам богини скользнула улыбка.

— Благодарю, светлая Хатор! — Агниппа, не сдержав радости, вскочила. Глаза её сияли.

— Мена! — крикнула она, выбегая из храма на улицу, где дожидался советник, уже держа в поводу коней. — Мена, мне был знак от Хатор! Богиня пошлёт мне любовь! И счастье!.. — завизжав от восторга, она прыгнула на шею старику.

— Агниппа, — Мена, смущённо озираясь по сторонам, чуть кашлянул. Люди, проходя мимо, смотрели — кто с доброй улыбкой, кто насмешливо, а кто-то и возмущённо. — Не забывай, что ты переодета мальчиком. Они так себя не ведут. Не привлекай к нам внимания, о царевна…

— Прости, — тут же отпрянула от него девушка, покраснев. — Я просто… очень обрадовалась. Я… не ожидала знака.

— Не стоит видеть повсюду знаки, дочка, — покачал головой старый воин. — Ну, довольно на сегодня молитв. Идём в порт.

— Как скажешь.

Они сели на лошадей и неторопливо поехали к выходу с площади, мимо величественного здания, где, вероятно, жил правитель города.

Агниппа с любопытством рассматривала увитые плющом массивные стены и колонны, обнесённую балюстрадой плоскую крышу, замерших у входа солдат, и, наконец, повернулась к своему спутнику.

— Мена, — спросила она, — здесь, конечно, живет какой-то благородный финикийский вельможа?

Советник не смог удержаться от пренебрежительного фырканья.

— Боги! Агниппа, неужели ты всё ещё не поняла? В этой стране нет благородных вельмож… по крайней мере, в том смысле, какой в это слово вкладывают в Египте. Финикийские вельможи — это купцы.

Девушка чуть нахмурилась и встряхнула головой.

— Погоди. Ты хочешь сказать… Нет. Мы же видели богатых людей на колесницах, в окружении охраны и рабов, видели дворцы в Тире… в Сидоне… этот дворец…

— Принадлежат торгашам, — презрительно хмыкнул лазутчик фараона. — Даже во дворце царя все купцы. Сам царь — самый большой торгаш! Хочу сказать — самый владетельный…

Царевна испытующе всматривалась в своего советника, пытаясь понять, не подшучивает ли он над ней.

— Не понимаю. Не может быть, чтобы эти лавочники…

— Нет, — Мена покачал головой. — Это, так сказать, мелкая сошка. Те, во дворцах, торгуют с другими государствами, не выходя из дома. Эти вот, караванщики да моряки, у них на посылках, — пренебрежительно бросил он. — И торг у них другой… Хотя принцип тот же. И такого ни один египетский вельможа себе не позволит!

— Я поняла! — просияла Агниппа. — Они рассуждают так: вы нам платите столько-то денег, а мы вам даём столько-то земли в такой-то колонии на такое-то время, или столько-то рабов, или зерна…

Мена кивнул.

— Да. Они торгуют не товаром, а Финикией, её людьми, её богатствами. И имеют наглость ставить себя в один ряд с придворными Египта, Греции, Персии и Ассирии… Никогда не равняй благородную знать этих стран с местным отребьем!

Девушка рассмеялась и покачала головой.

— Милый Мена, благороднее тебя во всем свете нет человека.

Мена чуть нахмурился, а потом тоже рассмеялся.

— Надеюсь, что всё же один найдётся… и помоложе меня! Иначе за кого же мне выдавать тебя замуж?..

Агниппа прыснула в ладоши — и покраснела до ушей.

Так разговаривая, они миновали узкий тенистый спуск меж каменных стен, ведущий из города к порту, и, пустив наконец коней рысью, выехали на пирс.

Море распахнулось перед Агниппой — бескрайнее и сияющее. В солнечной вышине пронзительно кричали чайки, и ветер, прилетавший из лазурной бесконечности, пах солью и водорослями. И сердце девушки неведомо отчего забилось быстрее.

— Боги… — только и смогла выдохнуть она.

Неужели они поплывут туда, в этот безграничный простор? Туда, где море сливается с небом?..

Дыхание перехватило от неведомого прежде восторга.

У причала покачивалось множество кораблей, привязанных к пирсу: одни, судя по всему, пока не собирались в плавание — на них оказались убраны не только вёсла, но даже и мачты; другие, напротив, готовились вот-вот выйти в море. Бегали и суетились портовые рабочие, разгружая прибывающие суда и загружая те, что только готовились к плаванию.

Мена, окинув взглядом порт, с досадой покачал головой:

— Греческих нет. Почтеннейший! — обратился он к проходившему мимо служителю порта. — Не подскажешь ли, какой из этих кораблей пойдёт в Афины?

Чиновник скользнул по Мена безразличным взглядом и лениво ткнул пальцем на стоявшую чуть дальше финикийскую униеру[1].

Вокруг этого корабля не бегали рабочие, не суетились чиновники — очевидно, она прибыла в Библ не сегодня и не сегодня собиралась отплывать.

Мена учтиво поблагодарил портового служителя, и они с Агниппой направились к указанному кораблю. У его сходен путешественники спешились и, привязав коней к швартовочному камню, поднялись на борт — пустую голую палубу. Зачехлённая мачта лежала у дальнего борта.