Царская невеста, или По щучьему веленью! - Кира Калинина
Воины Гостяты бросились кто ловить, кто тушить. Царевич затеял сторожам своим личины бить да на волю рваться. Гридины царские поспешили ему на выручку и с боярскими гридинами схватились. Всюду пламя, дым, народ мечется, голосит, девки да бабы визжат, кот орёт: "Спасайте дуб! Спасайте книгу!" В общем, полный тарарам.
А Миля не знает, что делать. То ли бочку со щукой оберегать, то ли дуб горящий тушить. С одной стороны, в бочке вода: супротив пожара то, что надо, с другой — если воду на огонь выплеснуть, что щуке останется?
Кот ей в ногу когтями вцепился:
— Дура-девка! Не всё ли равно, в ком чья душа, щука-то всё одно волшебная, а ты хозяйка её!
И верно. Пожелала Миля пожару потухнуть, оружию дружинников боярских в пруду утонуть, и чтоб пояса и кафтаны с них соскакивали и хозяевам своим руки-ноги вязали. Вот так! И чтоб железа, которыми Воибуда Миле грозил, на него же самого и наделись.
Когда дым над поляной рассеялся, в свете полной луны и факелов открылась картина пользительная: дуб малость подпалён, но цел, кот на суку лапу лижет, воины боярские в синих кафтанах своих на земле лежат, будто психи в рубашках смирительных. Посередь поляны Воибуда в кандалах стоит. Ни шубы, ни шапки на нём нет, а в волосах всклокоченных, как в гнёздышке, победно копошится бурундучок, и Воибуда даже не пытается его согнать.
А царевич... Выглядел он, прямо сказать, ужасно. Весь в саже и ссадинах, штаны порваны, белокурые волосы растрёпаны. Но ладное молодое тело так и играет мускулами, дышит силой и горячкой боя, щёки разрумянилось, глаза блестят, и хочется смотреть в них, не отрываясь, как тогда, при первой встрече.
А в руке у него... гм, девичья коса? Полкосы. Сантиметров тридцать. За плечом Жиронежка маячит...
Сердце Милино так и упало. И неважно, что лицо у боярышни красное, грязное и мокрое. Или как раз важно?
Отвернулась Миля, глянула на щуку в бочке. Та из воды нос выставила, смотрит глазами печальными, совсем не так, как Ярилка смотрел.
— Что скажешь, рыбка? Никому-то мы с тобой тут не нужны.
Молчит рыбка. Только жабрами трепещет.
— Вот что, рыбка, — решила Миля, — по щучьему веленью, по моему хотенью, иди-ка ты домой и живи, как знаешь.
Щука вильнула всем телом, и поднялся из бочки пузырь воды, как бывает в фильмах про невесомость, и поплыл над головами в сторону пруда. И после всего, что было, никто этому не удивился. А щука изнутри пузыря с улыбкой тихой на людей поглядывала. Раз пасть её приоткрылась, и прошелестело у Мили в ушах: "Спасибо..."
Тут бы и сказочке конец. Так нет же.
— Злодей! Изверг! Погубил мою молодую жизнь! Ни отца у меня теперь, ни красоты! Кто такую замуж возьмёт, дочь преступника и каторжника, сироту и бесприданницу?
Обернулась Миля. Видит, перед царевичем Жиронежка стоит, чумаза, страшна, щёки огнём горят, половина косы по плечам мотается, вторая половины в руке зажата.
— Ты ж косой за сук дубовый зацепилась, — объяснил-напомнил ей царевич. — Всё вокруг горит, а ты вырваться не можешь. Ну, я секиру хвать и рубанул сгоряча.
От этих слов Жиронежка ещё горше заплакала. А ведь правда, жалко девчонку. Только что была первая девица в государстве, а стала непонятно кто.
Пошла Миля между гридинами боярскими, выбрала одного, велела на ноги поставить.
— Любишь боярышню свою?
— Больше жизни!
— А если б она не боярышней была, а холопкой, скажем, любил бы?
— До вздоха последнего!
— Ну, тогда пошли.
Подвела Миля сероглазого гридина к Жиронежке.
— Посмотри на него — молодой, красивый, и рода хорошего, — это Миля на ходу выдумала, но в боярскую стражу, наверно, уж совсем кого попало не берут. — И ему всё равно, что ты теперь сирота и бесприданница.
Подняла боярышня на воина заплаканные глаза и, кажется, впервые его по-настоящему рассмотрела.
— Правда? — спросила робко да сажу с лица рукавом отёрла.
А дальше, решила Миля, пусть сами сговариваются. Уж верно, дочка боярская своего не упустит.
12.
Направилась Миля к дубу, а царевич рядом пошёл. Вот ведь как: устала Миля до смерти и с голоду помирает, а всё равно от вида царевича и близости его сердце заходится, и щекотно внутри, и мысли глупые в голову лезут. И Крисом Пайном он уже не кажется, куда Крису Пайну до него…
Спрашивает Миля, чтобы вконец ум не потерять:
— Как же тебя звать на самом деле, а Ярилка?
Он в ответ:
— Так и звать — Яромир. Ярилка по-домашнему.
Миля аж зажмурилась. Точно, Яромир! Он же сам сказал, а она ушами прохлопала. То есть не совсем прохлопала — что-то у неё в голове отложилось, что-то такое она давно заподозрила. Но осознать да обдумать как следует случая не было.
Сели у дуба, Яромир с одной стороны, Миля — с противоположной, чтобы на него не смотреть.
— И как тебя угораздило в щучье тело попасть?
— Долгая история. Может, завтра?
— Можно и завтра. Но главное ты сейчас скажи. А неглавное — потом.
— Я тебе главное скажу, — из дупла высунулся кот. — Это всё Морена-злодейка! Триста лет живёт, по земле ходит, обличья меняет. Есть у неё зеркальце волшебное. Посмотрится в него человек и, считай, пропал, только до поры об этом не ведает. А вот как Морена в зеркало сама заглянет, отражение чужое себе присвоит, а собственное обличье жертве своей передаст, тут-то превращение и совершится. Отражений этих в зеркале коллекция целая, а ей всё мало. И такие личины Морена себе подбирает, чтоб и красоту ей дали, и богатство, и положение высокое. К чему это я? Да к тому, что царица наша матушка любила в одиночестве у пруда гулять. Морена ей на бережок зеркало своё и подбросила. А какая женщина, будь она хоть трижды умница, перед безделушкой устоит? И не цыкай, я правду говорю!
Это бурундучку слова кошачьи не по нраву пришлись. Сидел он на ветке, историю слушал, а тут обиделся за царицу да и возмутился вслух на свой бурундучий лад.
Но Акусилая просто так с мысли не собьёшь:
— В общем, стала Василиса красой своей любоваться, а Морена тут как тут: "Прости, государыня-царица…"
—
