Дракон с королевским клеймом - Оливия Штерн
Он снова был драконом, и снова у основания шеи сидела тварь, куда более злобная и кровожадная, чем сотворенный ею дракон. С каждым взмахом крыльев все ближе и ближе дирижабли Аривьена, и он несется им навстречу, уже понимая, что ловушка захлопнулась, но с отчаянным весельем обреченного, с нетерпением умереть — и освободиться. А потом дирижабли разворачиваются и дают залп, и синее небо закрывает бушующее пламя. Итана треплет, клочья драконьей шкуры летят вниз, и вместе с ними вниз летит и он — хрупкая человеческая фигурка. А потом все поглотила огненная бездна, которая так же, как и отец, и гадалка, рассыпалась оранжевыми стекляшками.
И над ним — высокий потолок с лепниной и росписью, вокруг сумерки, а на потолке — золотистый полукруг от лампы, которую зажгли внизу.
Теперь… надо вспомнить.
Почему он здесь?
Воспоминания пришли послушно, такие яркие, что на мгновение Итан даже почувствовал запах гари…
Ни залп из орудий, ни падение его не погубили. Даже не особо навредили, потому что он смог для начала уползти подальше от того места, где погибла королева Селистии. Украл в ближайшей деревне какое-то тряпье, оделся. А потом… видимо, серебряная куколка расплавилась, и процессы регенерации повернули вспять. Только поэтому его и скрутили. Поставили рабское клеймо и подарили какой-то пигалице.
Ненависть в душе… Да какой Бездны? Чем он так провинился, что, даже умерев для всех, он снова оказался в рабстве у какой-то очередной бабы? За что-о-о?! А ведь так хотел хотя бы сдохнуть свободным…
Он вдруг насторожился, все ещё лежа неподвижно. Что-то не складывалось, какие-то кусочки мозаики потерялись — либо оказались вовсе не тем, что ожидалось. Итан точно знал, что умирает: раны открывались, ожоги не заживали, и силы утекали как вода сквозь сито. Выходило, что он уже должен был отправиться на суд Пяти, но почему-то снова открыл глаза.
Прислушался к себе. Тело — одеревенело, непослушное, тяжелое. Боли, однако, не было, как будто все зажило. И дышалось легко. Только вот рассудок все еще мутился, и мерещились… то гадалка, то маленькая смуглая женщина с каким-то беспомощным, детским выражением лица, то отец, который страшно кричит на матушку…
Он отмахнулся от невесомых, мимолетных видений и снова уставился на потолок. Внезапно захотелось повернуться голову и посмотреть, кто сидит рядом с зажженной лампой… Но не получилось. Как будто разум заключили в деревянную куклу, и он, Итан, отныне будет шевелиться только тогда, когда им захотят поиграть. Проклятая Бездна!
Ему не хотелось быть игрушкой. Все, о чем он просил Великих Пять — чтоб хотя бы умереть свободным. Но и в этом ему было отказано, с особым цинизмом отказано. Его снова сделали рабом.
«Ничего, — подумал он, — тут либо надо умереть, либо сбежать. И если я до сих пор жив, то, наверное, что-то произошло, что-то очень важное… И, коль я до сих пор не умер, значит, смогу убежать. Никакое клеймо, никакое колечко меня здесь не удержат».
И он даже улыбнулся собственным мыслям, потому что знал: его решимости хватит для того, чтобы срезать нанесенное каллиграфом клеймо. Да он, пожалуй, и зубами его выгрызет, дайте только возможность повернуть голову…
Скрипнула открываемая дверь, едва слышно, и точно также, на границе слышимости — мягкие неторопливые шаги. Итан закрыл глаза. Кто бы это ни был, пусть думает, что он еще не пришел в себя.
— Тавилла, ты что, уснула? — тихий и очень усталый голос.
— Ой… Так ведь ночь, госпожа, миленькая. Ну и этот ваш… не шевелится. Но вроде бы дышит, — а этот голос куда старше. Итан вспомнил, что тогда, в холле, присутствовала ещё и немолодая коренастая женщина, по виду — прислуга. Скорее всего, это и была она.
— Чтобы он зашевелился, надо ещё приготовить катализатор, — негромко ответил первый голос.
И, услышав это, Итан мысленно проклял всех богов. Мало того, что его сделали рабом, так он еще и попал к бабе-алхимику! Хуже некуда, в самом деле. Однако, он нашел в себе силы по-прежнему лежать с закрытыми глазами и даже дыхание почти не сбилось.
— Госпожа, милая моя, как ваша прогулка-то прошла?
Вздох. Он был исполнен такой горькой безнадежности, что Итан даже удивился. И с чего бы ей так горевать?
— Плохо, Тавилла. Отвратительно. Господин наместник намекает, что вернет счета мужа, но только в том случае, если я стану его любовницей…
— Так что в том плохого? — искренне удивилась служанка, — вы-то, чай, не девица уже.
— Да что ты говоришь? — голос госпожи вдруг сорвался, — я даже представить не могу, чтоб с ним… Да что там, противный он. Не хочу.
— Может, стерпится, а там и понравится, — проворчала служанка.
А Итану захотелось ее удавить. Потому что он, как никто другой, знал, каково это — когда не можешь себе представить, когда противно — а тебя никто не спрашивает, хочешь или нет.
«Старая дура», — заключил он, продолжая слушать.
— Он сегодня напился в ресторане, целоваться полез, — пожаловалась госпожа, — я думала, меня стошнит.
— У вас просто не было нормального мужчины.
— Он мне то же самое сказал. Но, знаешь, такого мужчины мне точно не надо. Он… он просто омерзителен. Я не перенесу, если…
И резко замолчала, как будто задумалась.
— Ты как-то говорила, что у Кельвина есть поместье на севере.
- Говорила. Но мы с Солветром там никогда не были. Мы всю жизнь жили здесь. Кельвин как-то обмолвился, что то поместье — досталось от погибшего брата…
- Если это поместье не отобрали, то, возможно, нам лучше уехать туда? Тебя ведь в Пантее ничего не держит? А так исчезнем — с глаз долой, и он обо мне забудет.
— Если не отобрали, — задумчиво произнесла служанка, — мы никогда там не были. И Кельвин ни разу туда так и не съездил… А так-то, милая, куда скажете, туда и поедем. Но пока мы здесь, неплохо было бы ещё девушку мне в помощь нанять. Дом большой, убираться в нем надо, а я — одна. А этот, — тут Итан понял, что указали на него, — это мужчина, он прибираться не будет, да и вряд ли умеет. За ним самим придется убирать…
—
