Мари Руткоски - Проклятье Победителя (ЛП)
— Мой муж лично отправился обсудить это дело с императором. О, что же произойдет с Андраксом? Думаете, казнь? По меньшей мере изгнание в северную тундру!
Окружение Фарис подхватило разговор, изобретая наказания настолько дикие и жестокие, что они превратились в нездоровые шутки. Лишь Ронан молчал, наблюдая, как ребенок Фарис забрался к Кестрел на колени и обслюнявил ее рукав.
Кестрел взяла мальчика на руки. Ее глаза смотрели, но не видели одуванчика его густых светлых волос, которые шевелил легкий ветер. Она со страхом думала о возвращении отца. Она знала, как он воспримет новость. Его потрясет предательство сенатора, и он использует его, чтобы попытаться заставить Кестрел увидеть необходимость в увеличении количества верных солдат в рядах имперских воинов. Его давление усилится. Она не могла вдохнуть.
— У тебя это хорошо получается, — заметил Ронан.
— Что?
Он наклонился, чтобы прикоснуться к голове мальчика.
— Быть матерью.
— Что ты хочешь этим сказать?
Ронан, казалось, смутился. А затем поспешно добавил:
— Ничего, если тебе это не нравится. — Он поглядел на Беникса, Фарис и остальных, но те обсуждали тиски для пальцев и виселицы. — Я ничего не хотел сказать. Я беру свои слова обратно.
Кестрел посадила ребенка на траву рядом с Фарис.
— Ты не можешь их забрать.
— Один раз, — попросил он, повторяя фразу, которую сказала она во время игры.
Кестрел встала и пошла прочь.
Он последовал за ней.
— Хватит, Кестрел. Я всего лишь сказал правду.
Они ступили в тень густых ларанских деревьев, листья которых имели кровавый оттенок. Скоро они опадут.
— Не то чтобы я против однажды завести ребенка, — сказала Кестрел Ронану.
Заметно расслабившись, он ответил:
— Хорошо. Империи нужна новая жизнь.
Это была истина, Кестрел знала. По мере того, как Валорианская империя росла, занимая все большие территории континента, она столкнулась со сложностью сохранения завоеванных земель. Выходом было увеличение военной мощи и количества населения, поэтому император запретил все виды деятельности, которые без нужды подвергали опасности валорианские жизни, например, игры с быками, которыми сопровождались церемонии празднования совершеннолетия, и дуэли. Брак стал обязателен для всех валорианцев, которые до двадцати лет не вступили в армию.
— Просто… — Кестрел замолчала и начала заново: — Ронан, я чувствую себя в ловушке. Между тем, чего хочет мой отец, и…
Он поднял ладони, будто оправдываясь.
— Я не пытаюсь загнать тебя в ловушку. Я твой друг.
— Я знаю. Но когда у тебя нет выбора — лишь армия или замужество, — разве не начинаешь спрашивать себя, есть ли какой-нибудь другой выход?
— У тебя есть выбор. Закон гласит, что через три года ты должна выйти замуж, но не предопределяет за кого. В любом случае время есть. — Он в шутку толкнул ее плечом, как ребенок, начинающий драку ради забавы. — Время есть, и его достаточно, чтобы я успел убедить тебя сделать правильный выбор.
— Разумеется, это будет Беникс, — рассмеялась Кестрел.
— Беникс. — Ронан сжал кулак и потряс им в небеса. — Беникс! — прокричал он. — Я вызываю тебя на дуэль! Где ты, дубина?
Ронан покинул укрытие ларанских деревьев с выражением, достойным актера-комика.
Кестрел улыбнулась, глядя ему вслед. Возможно, под его глупым флиртом скрывалось что-то настоящее. Чувства людей было сложно угадать. Разговор с Ронаном напоминал игру в «Клык и Жало», где Кестрел не могла определить, было ли сказанное истиной, кажущейся ложью, или ложью, кажущейся истиной.
Даже будь это истиной, что тогда?
Она помедлила, наслаждаясь теплом веселья, согревающим ее изнутри, а вопрос, который она задала сама себе, остался не отвеченным.
Кто-то — мужчина — появился у нее за спиной и обвил рукой талию.
Не флирт. Агрессия.
Кестрел шагнула в сторону и вывернулась, выхватывая из ножен свой кинжал.
Айрекс. Его кинжал также был обнажен.
— Драка, дорогая Кестрел?
Его поза была расслабленной. Он не умел играть в «Клык и Жало», но в искусстве обращения с оружием превосходил Кестрел.
— Не здесь, — сдержанно ответила она.
— Да, не здесь. — Его голос был мягок. — Но в любом другом месте, если пожелаешь.
— Что, по Вашему мнению, Вы делаете, Айрекс?
— Ты имеешь в виду, что я сделал только что? О, не знаю. Может быть, я пытался залезть в твой карман.
Хрипота его голоса намекала на двойное значение слов.
Кестрел убрала кинжал в ножны.
— Только украв, Вы сможете заполучить мое золото.
Она вышла из-под деревьев и с взволнованным облегчением увидела, что празднование все еще продолжалось на лужайке, что поверх тихого разговора все еще раздавался звон фарфора и ложечек, что никто ничего не заметил.
Никто, кроме, возможно, Арина. Он ждал ее. Она ощутила вспышку чего-то неприятного — вероятно, смущения, и спросила себя, сколько он сегодня услышал. Или же ее встревожила мысль о том, что он мог быть свидетелем ее последнего разговора с Айрексом и неправильно растолковать его. Либо ее беспокоило что-то еще? Может быть, все дело было в догадке, что Арин прекрасно знал, что происходило под деревьями, и никак не попытался остановить это.
«Не ему вмешиваться в мои дела», — напомнила она себе. Она не нуждалась в его помощи.
— Мы уходим, — сказала она ему.
*
Кестрел позволила своему плохому настроению пропитать молчание в экипаже. Однако, в конце концов, она не смогла больше терпеть зловещий ход своих мыслей, которые все возвращались к Айрексу и ее глупому решению унизить его за игрой в «Клык и Жало».
— Итак? — спросила она Арина.
Он сидел в экипаже напротив нее, но не поднял глаз, а продолжил рассматривать свои руки.
— Итак что?
— Что ты думаешь?
— О чем?
— О пикнике. Обо всем. О нашей сделке, исполнение которой ты мог бы хотя бы изобразить.
— Ты хочешь посплетничать о праздновании.
Он казался усталым.
— Я хочу, чтобы ты говорил со мной.
Тогда он посмотрел на нее. Кестрел осознала, что сжимает в кулаке свои шелковые юбки. Она выпустила ткань.
— Например, я знаю, что ты подслушал о Сенаторе Андраксе. Думаешь, он заслуживает пытки? Смерть?
— Он заслуживает то, что получит, — ответил Арин и снова замолчал.
Кестрел сдалась и погрузилась в свою ярость.
— Тебя беспокоит не это.
Голос Арина звучал неохотно, почти удивленно, будто он сам не мог поверить тому, что говорил.
