Не буди Лихо (СИ) - Ли Марина

— Я назову тебя Хубб, — всхлипнула Сурх и провела рукою по влажным тёмным кудряшкам, — так получилось, что в разное время я любила их обоих. В разное время я верила в то, что меня тоже любят. Видимо, ошибалась. Но я назову тебя Хубб, моя девочка, потому что ты похожа на обоих своих отцов.

Так и было.

Я видела Хубб новорожденной, видела, как она растёт, как взрослеет, превращаясь из очаровательной малышки в прекрасную девушку. А потом я вдруг поняла, кого она мне напоминает. Поняла, кто она на самом деле. И сожаление захлестнуло моё сердце. И жалость. Ведь столько жизней можно было бы спасти, если бы не одна ошибка двоих мужчин… Кем она была, эта девочка? Чистым созданием, сосудом, который можно было заполнить чем угодно! Можно было до краёв насытить её душу любовью, совсем не божественной, самой обыкновенной, или радостью и лаской, заботой, нежностью…

Но вокруг неё были лишь холодные стены материнского дворца да испуганные глаза прислужниц, которые, ожидая гнева Онсы, боялись даже собственных теней. А ещё была мать, прекрасная Сурх. Когда-то прекрасная Сурх, что нынче превратилась лишь в серую тень, её выжженная душа смотрела на мир сухими глазами, в которых не было ничего, кроме одного желания — уснуть и не проснуться. И однажды так и случилось.

Это был пятый день первого весеннего месяца. Семнадцатая весна последней дочери самого прекрасного из всех творений Онсы. Поначалу она плакала, размазывая слёзы по хорошенькому личику, и бродила, бродила по бесконечно огромному дворцу своей матери, жалела её, жалела себя… а затем на смену жалости пришла ненависть к тем, кого обвиняло во всём её одинокое сердце.

— И если до вас, папочки, мне не добраться, — прошептала она, блестя чёрными, как бездна, глазами, — то тех, кому досталась ваша любовь, я уничтожу. Твоих сыновей, Крылатый, — она остановилась у огромного портрета, с которого на неё смотрел Онса, и вонзила острый серебряный нож для фруктов в полотно, разрывая его в том месте, где у нарисованного бога должно было быть сердце.

— И твоих дочерей, Жнец, — повторила все действия с портретом Урсы и отшвырнула своё орудие в сторону. — Я их кровью смою позор с лица моей матери. Их кровью отомщу за ваши ошибки. За ваше предательство и за вашу нелюбовь… Любовь…

Она сжала руками голову и не засмеялась — завыла, сыпля проклятиями и ругаясь, как сапожник в базарный день… А я смотрела на неё, стоя за ширмой, смотрела глазами одной из умерших на алтаре Светлой матери ведьм, смотрела и, наконец, поняла, за что же нас так ненавидят служители этого древнего культа.

— Дима, — словно из тёмного омута, я вынырнула из воспоминаний и заглянула во встревоженное лицо Диметриуша. — Надо что-то делать. Мне кажется, в той ванне лежит девушка с душой твоей мамы.

— Прости? — он склонил голову, будто не расслышал.

— Сосуд, — пояснила я, и мы, по-прежнему держась за руки, подбежали к алтарю.

Нет, я не беспокоилась о том, что сведения мёртвых ведьм могут оказаться ложными, но увидев ту, что лежала на дне старой ванны, вновь испугалась. Правда, теперь лежавшая в желтоватой воде девушка не казалась мне такой уж молодой. Да, она выглядела юно. Да, была красивой. Но длинные волосы мне в этот раз показались похожими на чёрных змей, опутавших обнажённое тело, а на веснушчатом лице, если присмотреться, были видны мелкие морщинки и складочки. Правда, в глазах был всё тот же ужас, к которому теперь примешалось и беспокойство. Конечно, одно дело — увидеть рядом с собой незнакомую девушку, — а с настоящей Наталией Бьёри мы, если я ничего не путаю, не знакомились, — и совсем другое — собственного сына. Первенца.

Я в два приёма втянула в себя воздух и незаметно от Диметиуша прижала ладонь к своему животу. Ужас. Не хотела бы я оказаться на месте этой несчастной.

— Даже знать не хочу о том, как ты узнала, где нам искать Любку-парикмахершу, — проворчал Димка, бросив на меня хмурый взгляд, а я медленно качнула головой и шепнула:

— Это не Любка.

— Это она, моя хорошая, — мой всезнайка окинул взволнованным взглядом Дом Онсы. — Надо как-то дать знать отцу, потому что я, откровенно говоря…

— Хубб ма, — перебила я, сжав его руку.

— Что? — севшим голосом переспросил демон.

Я с готовностью повторила:

— Ахм хубб Димуш. Больше вы со Стёпкой не сможете болтать на окай, когда захотите от меня что-то скрыть. Я теперь знаю язык, любимый. Поэтому прошу, не называй её Любкой. Она не Любка. Она Любовь. Хубб. Понимаешь?

Стоит отдать Диметриушу должное, он понял сразу и перевёл недоверчивый взгляд на лежащий в ванне сосуд.

— Разве она такая… — пробормотал он.

— Она разная. Не осуждай. Никто не знает, каким бы стал ты на её месте.

Или какой бы стала я — на этот вопрос я тоже не могла ответить честно. Не сейчас, когда центр моей вселенной несколько сместился в сторону одного самовлюбленного, высокомерного, но при этом совершенно замечательного демона.

— Димуш, — я ласково погладила Димку по груди, нежности хотелось просто нереально, поцелуйчиков, обнимашек и ещё яростного и радостного блеска в глазах, когда я скажу ему о том, что нам всё-таки есть чем порадовать его маму, но… Так это было всё не ко времени, до обидного просто, — Димуш…

Он вдруг замер и посмотрел куда-то в сторону.

— Машка, а что это за символ развоплощения, м? — нахмурившись и всматриваясь в темноту одного из храмовых коридоров, спросил демон.

— Что-то вроде дани, — нехотя ответила я. — Немножко моей силы в обмен на чужие знания. Ну, и ещё немножко на месть.

Диметриуш посмотрел на меня зверем и вдруг даже не побледнел — позеленел и затрясся весь.

— Немножко? — сглотнул, дёрнув кадыком, и вдруг начал меня старательно ощупывать, то ли на предмет переломов, то ли на какой другой предмет, но я всё равно испугалась. И, если судить по следующей фразе моего жениха, не напрасно:

— Машка, идиотка! Я тебя придушу! Ты понимаешь, сколько сил понадобится на месть, если ты теперь обладаешь знаниями о том, как выглядит Хубб?

Это он намекает на количество убитых за это время женщин?

— Если честно, я, вроде как, присутствовала при её рождении…

Диметриуш взвыл, а у меня потемнело в глазах, и слабость наполнила все члены. Господи, неужели ведьмы обманули? Неужели так жаждали мести, что наплевали даже на нерождённую душу? Да ни за что не поверю! Это же ведьмы, а не… не…

Может быть и «не», однако внезапная слабость, вызвавшая головокружение и приступ тошноты, выступала не на стороне этого моего «не». Я совершенно рефлекторно схватилась одной рукой за Родительское око, а второй вцепилась в Димкино предплечье.

Пусть только он не узнает о малыше! Если я умру, пусть не узнает, пусть…

А знания всё ворочались и шевелились в голове, словно клубок проснувшихся по весне змей, и я, ухватив одну из них за хвост, тихо вскрикнула, но озвучить её не успела, потому что северный угол Дома Онсы вдруг налился чернильной темнотой, и из неё выступило существо совершенно нереальной красоты. Он был высоким, даже выше Димки, и совершенно чёрным: лицо, радужки глаз, которые на фоне сливочных белков завораживали, как завораживает настоящий чёрный жемчуг, волосы, тугими шоколадными кучеряшками опускающиеся на обнажённые плечи и… крылья. Тоже чёрные, но такие ослепительно прекрасные, что я, коротко вскрикнув, зажмурилась и едва не упала. Да и упала бы, если бы Диметриуш не обнимал за талию.

— Боже… — простонала я.

— Мы разве уже встречались? — усмехнулся мужчина, обнажая белоснежную полоску зубов. — Не помню, чтобы нас представляли, но я рад видеть тебя. Исправь, если ошибаюсь, внучатая племянница?

И даже после этих слов я не рухнула ниц, лишившись сознания. И снова не потому, что обладала стальным внутренним стержнем. Просто Южная часть храма полыхнула ослепительным серебром, из которого, будто Афродита из морской пены, родился высокий, бледный, очень красивый, но совершенно седой мужчина. Кожа его сияла так, словно её никогда не касались лучи солнца ни одного из этажей Мироздания, а в иссиня-чёрных глазах, казалось, сверкали звёзды всех вселенных.