В твой гроб или в мой? (ЛП) - Хайд Жаклин

Этот жалкий человек просит прощения с помощью ракушек? Я нахожу еще более незрелым то, что он делает это публично.

Этот шут дуется как ребенок, и очевидно, что женщины этой эпохи даже не подозревают, что у него нет никакого мужского достоинства. Позорно, что Обри вообще связалась с таким мужчиной. Разве этого хотят женщины в наши дни?

То, что она могла простить его из-за одного инфантильного жеста, приводит в ярость. Я заставляю себя положить телефон на место, пока не сломал это хрупкое устройство. Отвратительная ревность, заполняющая мозг, быстро сменяется замешательством. Почему меня должно это волновать? Она — всего лишь ничтожный человек, нарушающий мой покой. Я должен уметь противостоять ей.

Фрэнк настаивает, что пакетов с кровью достаточно, но если это правда, то как она может вызывать у меня такую реакцию?

Эта мысль раздражает меня, когда я поднимаюсь и иду через всю комнату к роялю, наполовину окутанному темнотой. Я опускаюсь на скамью и выплескиваю свое разочарование на клавиши. Я не прикасался к инструменту десятилетиями, но мог бы сыграть эту пьесу вслепую и полумертвым. Знакомая музыка — бальзам для желания, бушующего в моей груди.

По деревянному полу дальше по коридору раздаются шаги, и я стискиваю зубы, сдерживая рычание. Мой взгляд падает на то, в каком затруднительном положении я оказался. Ее запах становится сильнее, когда я пытаюсь избежать его.

— Будь все проклято.

Я быстро сгребаю пустые пакеты из-под крови, оставшиеся с прошлой ночи, и бросаю их в огонь, проклиная поднимающийся запах горящего пластика. Черт. Эта женщина убьет меня…

Я резко выдыхаю, когда странный свет ослепляет меня, и она вскрикивает, размахивая руками, как испуганное животное, потерявшее рассудок. Ее телефон с грохотом падает на пол, скользя по потертому дереву.

— Привет, Обри.

Ее рука прижимается к груди, а кровь отливает от лица.

— О боже, ты напугал меня до чертиков.

Свет от огня окутывает ее мягким, уютным сиянием, и я поворачиваюсь, чтобы включить лампу.

— Решила осмотреть замок, да?

На ней новая одежда. Одежда, которую купил я. Удовлетворение переполняет грудь при мысли, что она решила надеть ее, даже зная, что у нее не было выбора.

Черные леггинсы облегают ее, как шелковистая вторая кожа. Белая блузка с глубоким вырезом обнажает внутреннюю часть декольте, а черный кружевной бюстгальтер поддерживает грудь. Я проглатываю стон, мгновенно сглатывая слюну от желания попробовать ее на вкус.

Член твердеет, напрягаясь в штанах, когда стук ее сердца гремит у меня в ушах. Я немного неловко наклоняюсь и поднимаю ее маленькое мобильное устройство, а затем кладу его на соседний столик.

— Я… я услышала музыку из комнаты и пришла посмотреть, — ее красивые брови в замешательстве морщатся, прежде чем это делает носик. — Что это за запах?

Я делаю шаг в ее пространство и протягиваю руку, чтобы погладить светлый шелк волос.

— Ничего особенного. Казус с камином.

Ее мягкое прерывистое дыхание и мелодичный пульс грохочут в ушах. Мой взгляд опускается на ее белую блузку, ткань которой туго обтягивает грудь. Я восхищенно улыбаюсь. Светлые локоны в беспорядке, и мне хочется запустить в них пальцы. Сочный аромат, который, кажется, следует за ней повсюду, расцветает в пространстве между нами, и я едва сдерживаюсь, чтобы не застонать вслух.

Я заставляю себя отступить и выгибаю бровь. Нужно убедить ее остаться, а не сбежать, её пульс словно подсказывает мне, что она хочет этого. Вкладываю всю свою волю в голос, когда говорю:

— Останься со мной на минутку. Прошу прощения за свои прежние манеры.

Она складывает руки на груди и поднимает подбородок вверх, отклоняя голову в сторону.

— С чего бы это?

Действительно, с чего бы. Дойл сказал, что я должен стараться быть не конченым мудаком, и я бы предпочел, чтобы она не относила меня к той же категории, что и дурачка с ракушками.

— Потому что я был подонком, и, как недавно напомнил мне Дойл, ты гостья в моем доме. Ее губы, которые так и хочется поцеловать, поджимаются, и я хочу заключить ее в свои объятия.

— Пойдем, я сыграю тебе что-нибудь, — указываю я через плечо на рояль.

— О, нет, спасибо, я просто искала Дойла.

— Зачем? — я вздрагиваю. — Что тебе нужно?

Она потирает щеку, внезапно приняв измученный вид.

— Я пыталась принять ванну, но там нет горячей воды. Я шла, чтобы найти его, и услышала музыку. Не хотела мешать.

— Мне очень жаль. Реконструкция замка была, мягко говоря, непростым делом. Замок старый и долгое время служил цитаделью30. Возможно, Дойл предоставил тебе комнату с лучшим видом на сад, но мы не успели закончить все ремонтные работы до твоего приезда.

— Мне показалось, что все выглядит немного незаконченным. Поэтому я до сих пор не видела никого из персонала?

— Да. Так что пойдем выпьем. Я уже много лет ни для кого не играл, — говорю я и указываю на винный шкаф, а потом на два мягких кресла со столиком. — Кроме того, Дойл сейчас занят.

На неопределенный срок, поскольку он, скорее всего, с Франкенштейном.

Она пожимает плечами, и я слежу за ее движениями, когда вместо этого она направляется к роялю, наклоняясь и прищуриваясь на ноты. По крайней мере, она не убежала.

Я ухмыляюсь, когда Обри осторожно присаживается на край мягкой скамьи. Она выглядит как добыча, готовая в любой момент броситься наутек.

— Моцарт? — спрашивает она, и я подхожу, чтобы сесть рядом, радуясь тому, что она, кажется, довольна нашей близостью. Она нажимает тонким пальцем на клавишу, затем на следующую.

— Ты играешь? — спрашиваю я, замечая ее интерес. Белокурые волосы переливаются на свету, и мои ладони начинают потеть от желания прикоснуться.

— Нет, но привыкла слушать игру бабушки. Я знаю только одну мелодию.

Я сжимаю руки в кулаки, желая узнать, что вызвало счастливое выражение на ее лице.

— Тогда сыграй для меня.

— Ни за что, — фыркает она.

— Почему нет? — спрашиваю я, наморщив лоб, когда ее плечи нервно втягиваются внутрь.

— Потому что это глупо.

— Почему то, что ты играешь, должно быть глупым?

Голубые глаза переходят на меня, а затем снова отводятся в сторону.

— Знаешь фильм «Большой»31?

Я хмурюсь и качаю головой.

— В общем, он довольно старый. Ребенок превращается во взрослого, идет в торговый центр и играет эту мелодию на клавиатуре. Знаешь, клавиши на полу в огромном магазине игрушек, — я завороженно смотрю, как она говорит, сопровождая рассказ жестикуляцией, свет заливает лицо, когда она вспоминает этот фильм, который, очевидно, пересматривала много раз. — Парню на самом деле лет двенадцать или около того, и в итоге он переспит с этой девушкой, — ее глаза встречаются с моими, лицо краснеет. — Не то чтобы это было важно.

От меня не ускользнула ирония. Интересно, как бы она отреагировала, узнав, сколько мне лет? Убежала бы в страхе?

— Сыграй ее для меня, — повторяю я, отодвигаясь, чтобы дать ей больше места, и машу рукой на клавиши рояля.

— Что?

— Песню из фильма.

Она смотрит на клавиши, избегая меня.

— Ни за что. Я слышала. Ты играешь как чертов маэстро.

Я начинаю закатывать глаза, но останавливаю себя. Я кладу руку на тыльную сторону ее тонкого запястья, поглаживая кожу большим пальцем, и тепло вызывает покалывание в кончиках пальцев.

— Пожалуйста?

Ее губы удивленно приоткрываются, и я понимаю, что кое-кто где-то в замке хихикает от удовольствия. Я говорю «пожалуйста» — совершенно неслыханно.

— Хорошо, — наконец говорит она, но улыбка на ее лице противоречит нахмуренному лбу.

Ее пальцы слегка дрожат, но двигаются по клавиатуре из слоновой кости, наигрывая легкую, жизнерадостную мелодию. Она хихикает от восторга, и я чувствую, что попадаю под чары, желая снова и снова наблюдать, как рядом с глазами появляются морщинки.

— Звучит так, будто ты тоже маэстро, — говорю я с улыбкой, желая разделить с ней этот волшебный момент.