Таинство для хорошей девочки, или Разбуди во мне зверя - Салма Кальк
— Молчи, дура, — кажется, это Захаров. — Только пикнешь — я сейчас ему так добавлю, что никогда не очухается.
— А ты потом скажешь, что он сам упал, — добавил Петров.
— Вы идиоты, да? Вы не понимаете, что вас допросят и узнают правду?
— Никто не станет нас допрашивать. Твой вшивый Плетнёв никому не сдался, вот увидишь. И даже если ты побежишь и нажалуешься папочке, он не будет его защищать, потому что твой Плетнёв — никто. Кто слышал про Плетнёвых? Только соседи по даче, наверное. Поэтому успокойся и делай, что сказано! — снова Петров.
— Зря ты так думаешь, — ледяное спокойствие и железобетонная уверенность. — В нашей академии невозможно скрыть ничего, ты не слышал об этом? И позабыл, что вас отчислят, если вы позволите себе хоть что-нибудь? Так считай, что уже отчислили!
Макс попытался оценить живость. Хреновасто, но — ничего, он должен справиться. Должен встать и вломить этим вот.
— Рот ей закрой, нечего эту дуру слушать, — голос Петрова. — И держи хорошенько.
Дальше Максу удалось расслышать только невнятные звуки — кажется, кто-то кого-то толкал, или что-то ещё делал, потом взвыл кто-то из этих тварей.
— Я же сказал — держи её хорошенько, и приготовься снимать, понял?
— Сам держи и снимай разом, у меня не сто рук! Поставь телефон и включи на запись, потом отрежем лишнее!
Макс попытался пошевелиться. Выходило плохо, кружилась голова.
— Да поставь же её уже, чтоб не дёргалась, дождёшься, что нас тут найдёт кто-нибудь!
Шипение, звук удара, сдавленный писк Тайки.
Что? Кто-то из них рискнул ударить Тайку? Реально бессмертные. То есть возомнившие себя таковыми.
Раздавшийся вопль одного из уродов подтолкнул открыть глаза.
— Убери ногу, дура, ты мне ботинок порвёшь, и больно же! — орал Петров.
Больно ему, значит. Сейчас будет ещё больнее, да. Иначе зачем.
Макс разлепил глаза — зрение никак не фокусировалось, и рывком подбросил себя с пола. Получилось. А дальше он очень хотел подняться на ноги, но ноги не слушались. Тайка боролась с двумя уродами площадкой ниже, и ей нужно было помочь, помочь немедленно, и размазать их по ступеням, и может быть, не только по ступеням и не только размазать, но…
Он не понял, что случилось. Но в ответ на очередной несчастный Тайкин писк снизу у него внутри что-то как будто лопнуло. С треском. Он даже забеспокоился, не услышал ли кто этот треск. А потом глаза наконец-то открылись.
Почему-то он увидел лестницу совершенно иначе. Она казалась больше, потолки выше. Зрение как будто не просто вернулось в норму, а ещё и улучшилось. Он внезапно услышал не только драку внизу, но и какие-то разговоры едва не этажом выше, и стук чьих-то каблуков неподалёку по коридору. И запахи, миллион запахов. Знакомый Тайкин — и ещё запах неуверенности, страха и отчаяния от уродов снизу. Голова перестала болеть, и вообще он внезапно ощутил себя полным жизни и силы. Человеческой и магической.
Наверное, нужно было спуститься по ступенькам, но он почему-то прыгнул. И не понял, как так вышло, что приземлился на загривок Захарову, и с наслаждением вонзил когти в его плечи. И завалился на площадку вместе с ним.
Что?
Какие, к бесу, когти?
Вопил Захаров, вопил Петров, задорно прыгала и показывала на них с Захаровым пальцем освобождённая Тайка, а Макс в упор не мог понять — что вообще случилось-то?
— Будьте любезны пояснить, что здесь происходит, — голос проректора Милославской прозвучал громом с небес.
— Он защищал меня! Людмила Павловна, он не виноват! — Тайка тут же вытянулась в струнку под взглядом Милославской.
— Отцепляй его тогда, раз защищал тебя, — в голосе Милославской звучали какие-то непонятные нотки.
Тайка подошла… и дотронулась. Погладила по голове.
— Давай, Макс, отцепляйся от него, ну его, да? Когти вытаскивай?
Макс глянул — правда, когти. Всё правильно, на лапах должны быть когти. Он отцепился от Захарова и мягко спрыгнул на пол. Почему-то все они — и Тайка, и Милославская, и оба идиота — казались какими-то слишком высокими.
— Закрой глаза, дыши, думай о том, что ты на самом деле человек, — говорила ему тем временем Тайка. — Потянись к потолку, встань на ноги. И получится.
Макс не очень понял, о чём она, но честно попробовал. Потом глянул на руки… то есть на покрытые шерстью лапы с когтями. Какие ещё, на хрен, лапы с когтями? Он того, человек, нормальный человек, не может у него быть лап с когтями!
Тут же центр тяжести куда-то сместился, и чтобы не завалиться, пришлось схватиться за стенку и за Тайку. Почему-то сердце стучало, как после кросса, дыхание сбилось, а зрение никак не возвращалось в норму. И голова покруживалась.
— Видите, Людмила Павловна, у него голова разбита! Это Захаров! Он его сзади ударил вон тем кубком!
Кубок — какая-то спортивная награда, тут в соседнем коридоре в шкафу такие стоят — лежал на полу, его основанием из зелёного камня с прожилками можно было убить. Ну и ладно, не убили — и ура.
Макс смотрел на ладони — уже без когтей, нормальные — а после на всего себя — и ничего не понимал.
— Смотри, у тебя остались кисточки на ушах, — смеющаяся Тайка показала ему зеркало.
Макс глянул… блин, точно. Его уши заострялись к верху, и из них торчали меховые кисточки. Как у…
— Макс, ты рысь! Ты крутая мохнатая рысь! — Тайка обняла его и поцеловала при всём честном народе.
Макс растерянно глянул на Тайку, а потом на разъярённую Милославскую. Рысь — это, наверное, хорошо. Но это не отменяет того, что его ждут большие проблемы.
17. Лечение и дознание
Тая никак не могла унять бешено бьющееся сердце. Да как так можно-то? Разбить человеку голову прямо посреди академической лестницы? Совсем рехнулись, что ли?
В этот момент она была готова связываться с отцом прямо сейчас. И просить его сделать что-нибудь с этими неуёмными людьми, да, именно так она и скажет! Правда, сначала пусть они её отпустят, верно?
На неё пытались давить ментально, но она сильнее, не сдюжили. Тогда дали волю рукам.
Она не очень понимала, почему её держали, трясли, заставляли опуститься на колени прямо тут. Пытались что-то снимать на видео. Она верещала, ей зажимали рот рукой. Её ударили по лицу, она в ответ со всей силы наступила шпилькой от сапога Петрову на ногу. А потом Макс пришёл в себя, оборотился в крупную рысь и необычайно легко прыгнул Захарову на загривок. И
