Я сделаю это сама - Салма Кальк
- Какой ещё дом? – пробормотала я, усаживаясь на крыльцо.
- Вроде бы большой, так Пелагея сказала, - радостно вещала Марья. – Нужно завтра сходить и посмотреть!
Ну, посмотреть так посмотреть, что там за дом.
- А каким образом он мой? – не поняла я.
- Ну как же, - вздохнула Марья. – Вы всё-таки не помните. Целительница сказала, что так может быть, потому что бы сильно ударились головой, когда падали. А перед тем ещё и тонули!
- Нет, не помню, - вообще эта Евдокия права, после сотрясения мозга могут быть ещё и не такие провалы в памяти, и если тонуть, то тоже.
Пелагея окинула меня взглядом, в котором ясно читалось: только ещё и беспамятных нам не хватало.
- Даст бог, вспомнишь, - махнула она рукой. – А вот Трезонка-то ваша почему-то не вернулась.
- Что там делать-то столько времени, в лесу! – изумилась Марья.
- В лесу много что делать, - назидательно сказала Пелагея. – И ягоду собирать, и грибы, и шишку бить, и охотиться.
- Только она ничего из того не умеет, - недобро усмехнулась Марья. – Только кляузничать да языком болтать почём зря!
- Жить захочет – научится, - отмахнулась хозяйка. – А если не вернётся – ну так искать её некому, все при деле.
Я ещё переваривала эту информацию – о том, что если я вдруг заблужусь в том самом лесу, то искать меня никто не пойдёт – когда скрипнула калитка и вошла Ортанс Трезон.
Мокрая по колено, башмаки грязные, один чулок спущен и болтается, по чепцу видно, что грязными руками хватала и надевала.
- Вспомнишь, а она тут как тут, - заметила Пелагея. – Где тебя лешие носили весь день, болезная?
- Тебе о том знать не обязательно, - сообщила Ортанс.
- Ошибаешься, - сурово сказала хозяйка. – Отче Наш читай. Мало ли, где ты там была и с кем. И что творила, и что за тобой на мокрой юбке притащилось.
- Что? – нахмурилась та.
- А вот что слышишь. Читай давай, и за крест держись, иначе пойдёшь обратно. Больно мне нужно пускать в дом на закате всякое-разное из лесу!
И так она это сказала, что госпожа Трезон прямо испугалась, и достала из-под рубахи крест, и принялась читать – как умела. Язык оказался вовсе не тем, на котором говорили в Поворотнице, и звучал похоже на латынь.
И примерно со второй фразы я сообразила, что такое она говорит, это и вправду была молитва очень сходного с нужным содержания.
Услышав «Аминь», Пелагея глянула на нас с Марьей.
- Верно она говорила?
- Верно, - кивнули мы обе хором.
- Ладно, проходи. Переоденься только, нечего грязь по дому растаскивать. Да в баню сейчас пойдём, я затопила. А после бани уже и поужинаем.
Известие о бане меня порадовало – помыться нужно. Попариться – так совсем хорошо.
Но напрягла мысль – кого или чего испугалась Пелагея? Что такого могла принести с собой из лесу Ортанс Трезон? И что она там целый день делала?
10. Привидится же
10. Привидится же
Следующее утро я снова встретила с болью, но это была понятная мышечная боль от вчерашнего массажа. Шея и плечи при движении отзывались той самой болью, и даже баня дело не поправила.
О нет, баня была хороша. Совсем простая – каменная печь, горка камней вокруг неё, деревянные полки – и всё. Четыре таза, и ещё один на печке, там горячая вода. Бочка с холодной водой – ополаскиваться. Берёзовые веники.
С веником Пелагея управлялась мастерски – всех нас хорошенько отхлестала, правда, наша Трезон вопила, что это варварство, и что приличные люди так не моются. Ну куда там, ещё как моются. Даже дома есть любители, у которых баня на даче, или в частном доме живут, и баня во дворе стоит. А тут водопровода нет, поэтому баня – наше всё.
А если, как сказал старичок-бурундучок, мне тут теперь всегда жить… то до скончания века только баня, и никак иначе.
Мысли снова вызвали слёзы. Что-то я совсем расклеилась, как так-то? Хватит реветь, дома я столько не реву. И не ревела.
Да кого там волнует, что было дома! Теперь я не дома. Теперь я где-то… в каком-то месте, которое выглядит, как деревенька на берегу Байкала, но ею не является.
- А озеро ваше как называют? – спросила я у Пелагеи.
Мы сидели на лавке в предбаннике, завернувшись в простыни, и пили квас. Квас у неё был отменный, самый такой, какой надо, в меру терпкий, на травах каких-то, и приятно холодный.
- Чего? Какое ещё озеро? Море это, и не нужно его никак обзывать.
- Ладно, море. А имя у моря есть?
- Есть. Святое море.
- И всё? Может быть, ещё как-то зовут?
- Да много как зовут, но нам-то что с того? Всё, кто по берегам живёт, как-то называют.
Море, значит. Святое. Угу, славное море, священный Байкал. Ладно, пусть так.
- А деревня у вас тут давно?
- Давно. Прапрадед мужа моего был среди первых, кто вышел здесь на берег. Бухта удобная, в непогоду можно в ней укрыться от гнева моря-батюшки.
Прапрадед – ничего так, сильно.
- Тихая Гавань это называется, - влезла Трезон.
Причём название она произнесла тоже не по-местному, я это поняла.
- Это пришлецы сверху так зовут, а нам не след, - открестилась Пелагея.
- Кто такие пришлецы сверху? – не поняла я.
- Так солдаты.
- Крепость его величества Людовика, - со значением пояснила Трезон.
Мне что Людовик, что Георг, что ещё кто-нибудь, нет особой разницы. И Пелагее, кажется, тоже – только плечами пожала.
- А почему крепость не на берегу? – продолжала выспрашивать я.
- Потому что зачем на берегу? – не поняла Пелагея. – Враг же не с берега придёт!
- А откуда? – вот ещё только врага не хватало какого-то там!
- С той стороны, - она произнесла это очень тихо, и ещё оглянулась – не подслушал ли кто.
- И кто оттуда
