Наталия Ломовская - Лебяжье ущелье
– Просто я, голубушка, знаю Марго уже двадцать лет. И за эти годы я, изволишь видеть, стал согбен и лыс, как пророк Елисей, а моя Маргарита Ильинична все так же цветет, и ни морщинки у ней не прибавилось! Вот и думай, голубушка, не кровью ли невинных дев умывается сия персона?
И старый ювелир скрипуче засмеялся.
Глава 5
Если Семен Наумович хотел своими словами отвратить Ганну от дружбы с загадочной Марго, то добился прямо противоположных результатов. Быть может, она никогда и не собралась бы в гости к новой знакомой, но, поговорив с ювелиром, твердо решила пойти. Ему следовало избегать называть Маргариту своей.
Для визита Ганна выбрала будний день – Маргарита Ильинична намекала, что прийти можно когда угодно, но ведь выходные у такой женщины наверняка заняты, хотя она и объявляет себя одинокой? Ганна позвонила и получила «добро». С пустыми руками неловко являться, после работы пришлось заглянуть в кондитерскую на проспекте Дзержинского. Увы, все вкусности уже расхватали, пришлось довольствоваться кексом в нарядной коробочке, кажется, довольно черствым.
Маргарита Ильинична жила в новом доме, в самом центре города. Ганна видела этот дом, но никогда не предполагала, что в нем такие огромные квартиры, высокие потолки, роскошная лепнина… Всего три комнаты – гостиная, кабинет, спальня, но в бесчисленных старинных зеркалах отражается целая анфилада роскошно убранных покоев. А обстановка! Ведь у людей как? Стол – это стол, стул – просто стул. И внешнее, и внутреннее содержание предельно выражено назначением предмета. Как в мультфильме: «Вот это стул, на нем сидят, вот это стол – за ним едят». В квартире Маргариты Ильиничны столов было несколько. Был обеденный стол красного дерева, резной, затейливые узоры на котором можно было рассматривать целый день и не утомиться. Был восточный шахматный столик с инкрустациями из перламутра и панциря черепахи. Был столик чайный, накрытый парчовой скатертью, которая сверкала еще ярче серебряного чайного прибора. А письменный стол с мраморной доской, с малахитовым пресс-папье? Это же просто памятник какой-то! Да разве только столы были в этих хоромах, разве только стулья? Еще картины, и статуэтки, и целая коллекция вразнобой тикающих часов со сверкающими бронзовыми фигурами, и удивительная посуда… Если бы все это принадлежало ей, Ганне, как бы счастлива она была!
– Ходи, осматривайся, чувствуй себя как дома, – любезно предложила ей хозяйка, словно услышав ее мысли, и ушла в кухню заваривать чай.
И Ганна осматривалась. Она не могла почувствовать себя как дома – скорее как в музее. Обычная девушка ее лет ни за что не смогла бы жить в такой квартире, где нечем вздохнуть, негде повернуться от антиквариата, боялась бы спать на этой массивной кровати с пологом, размером с небольшое футбольное поле… Но Ганне квартира нравилась. Равнодушная к уюту, обитающая среди чужих вещей, она мучительно завидовала Маргарите Ильиничне. Существовать в окружении вещей, которые намного старше тебя, слышать, как они вздыхают и шепчутся по ночам о прошлом, – и знать, что вещи переживут твой невеликий век, что у них будут новые хозяева… Какая горькая отрада! Да, вот это настоящее, вот ради чего стоит жить!
«Десять лет… А моя Маргарита все так же цветет…» – вспомнились Ганне слова старого ювелира, и она вздрогнула, словно холодная рука сжала ей сердце. Кто знает, может быть, старые вещи дают своим хозяевам немного жизненной стойкости? Займи монументальности у письменного стола, холода у малахита, блеска у бронзовых статуй – и, быть может, сумеешь прикоснуться к Вечности, стать ее частицей?
Чай был сервирован в гостиной. Ганна осторожно держала легкую чашечку, расписанную по бледно-желтому фону белыми хризантемами, и завидовала хозяйке, которая налила себе чаю в простой стакан с тяжелым подстаканником. К такой чашечке даже губами страшно прикоснуться! Дома они с теткой пили чай из толстых фаянсовых бокалов. А в родительском доме, уже почти забытом, были только эмалированные кружки, остальная посуда побилась. Ели из полиэтиленовых мисок, от горячего они размягчались, и их можно было вывернуть наизнанку.
Ганна постепенно освоилась, расслабилась. Ее жалкое подношение, черствый кекс, хозяйка, очевидно, отправила сразу в мусоропровод, потому что на столе его не было видно, зато стояли блюда с рассыпчатым курабье домашней выпечки и крошечными белоснежными меренгами, и кружевная вазочка с конфетами «Мишка Косолапый» – роскошь, памятная с детства, но давно не виденная на прилавках магазинов! К лимону, тонко порезанному, прилагалась двузубая вилочка, к сахару – сверкающие щипчики, а ложечку, размешав сахар в стакане, хозяйка приспособила на нарочитый костяной, видимо, брусочек. Такие, припомнила Ганна, есть у нее в продаже, только хрустальные, целый наборчик. Притащивший их на комиссию оболтус, вероятно, транжирил наследство бабушки, а вникать в него не собирался, потому что назначения этих очаровательных безделушек не знал. Впрочем, Ганна не знала тоже, и на ценнике пришлось обозначить только стоимость.
А ледяное масло! Икра в раковине-икорнице! Поджаренные, хрустящие гренки! Ганна не умела и не любила готовить, как мать в свое время ни тщилась ее научить. Но дома стряпали все еду грубую, нелепую – щи да гуляш, кисель да компот! А тут все аккуратно, тонко, изысканно, это и не еда, а пища богов, амброзия!
– Нужно уметь жить, Ганночка, уметь ценить приятные мелочи жизни, – поучала ее тем временем хозяйка, почувствовав настроение девушки. – Один великий человек сказал, что, имея только крепко заваренный чай и чистый тонкий стакан, вы можете принимать у себя хоть английскую королеву. Он не знал, вероятно, что поддержание должной крепости заварки и чистоты стакана может занять целую жизнь, а английская королева так и не пожалует в вашу скромную резиденцию… Но это уже детали!
Ганне казалось, что хозяйка тоже чувствует себя неловко, потому и рассказывает всякую чепуху. Однако, осмелев и укрепившись духом после пары чашек в самом деле хорошо заваренного, душистого и крепкого чая (о, этот прискорбный чай времен тотального дефицита – грузинский «номер шесть», в котором неизбежно попадались соломинки с бревно толщиной, или турецкий, пахнущий скипидарцем, или верх роскоши – индийский «со слоном»!), она наконец расслабилась, вспомнила пару эпизодов из быта «Букиниста» и, быть может, невольно выдала собеседнице свою затаенную мечту, свою странную идею…
– …И, мне кажется, все эти книги, эти красивые вещи, камни, и все такое, они хороши только для человека, который живет вечно. Ну, или очень долго. Потому что иначе не получается им радоваться. Иначе ты знаешь, что рано или поздно умрешь, а они переживут тебя, равнодушные к перемене хозяина… – сбивчиво объяснила Ганна, а потом добавила уже словно про себя: – У меня иногда возникает такое чувство… Наверное, это возможно – жить бесконечно долго? Есть какой-то порог, или предел, перешагнув через который, мы… А ведь я… У меня нет ничего, и все равно…
