Времена грёз. Том 2 - Мелисса Альсури
— Благодарю тебя, среброликая, за дары твои, за веру твою, за внимание твоё, за любовь…
— О! В самом деле? Она дала тебе так много?
Голос, вероломно и грубо прервавший мой гимн, раздался от входа в храм. Высокие резные двери неприятно хлопнули, стоило мужчине переступить порог зала и нарушить окружающий покой. Его неприветливая, снисходительная улыбка зловеще осветила лицо в отражении искусного серебристого щита и клинков, украшавших зал. Каждое из них было даром моей госпоже, теперь будто оскверненными ненавистью Альхазреда.
Отпустив ладонь своего творения, я оперся руками на алтарь, предчувствуя неприятный разговор.
— Брат… я не надеюсь, что ты меня поймешь.
— И правильно делаешь!
— Но ты не можешь отрицать ее влияние. В руках Луны часть нашего мира, мы все подчинены незримым правилам.
— Но не я.
— И ты тоже, сколь бы не отпирался.
— Я… принял решение отречься.
Только глубоко больной, поистине сумасшедший человек решит отречься от своих создателей, тем более в месте веры, напрямую бросая вызов тому, кто выстраивал поклонения долгие годы.
Я знал, что допустил непоправимое, позволив брату проводить эксперименты, но до конца надеялся на лучшее.
— Бо-оги, дайте сил.
— Ты зря зовешь их, едва с силой твоих покровителей можно это как-то исправить. Я нашел иных, и, даже уничтожив свет моей безумной звезды, вы не смогли остановить то, чему давно суждено было случиться.
— Прекрати, Альхазред, я не верю…
— Я даю тебе шанс, Вирбий, шанс стать одним из первых бессмертным жрецом существ действительно могущественных, а не этих…
— Не богохульствуй!
— Самозванцев, кои рядятся в людей и не способны поделиться настоящим знанием, высокомерно и наивно полагая, что их народ достаточно слеп, чтобы безоговорочно следовать даже за такими бесполезными лицемерами.
— Хватит! Не заставляй меня пожалеть о твоей защите перед Луной!
— А то что? Что она мне сделает, брат? Проклянет? Убьет? Чем ты хочешь меня напугать?
— Я не пытаюсь пугать, лишь воззвать к остаткам твоего разума.
— Я более чем разумен и знаю больше, чем когда-либо. Прислушайся ко мне или стань ступенью.
— Стать ступенью?
Выпрямившись, я ощутил на душе тяжелейший груз, всё мироздание сейчас легло на мои плечи, непомерно возлагая надежду, на то, что я вновь смогу остановить безумца с моим лицом. Мою худшую половину.
Злость жгла меня изнутри, а с ней и обида, и боль, и недовольство, но жалость была сильнее их всех. Я не видел врага в человеке передо мной и не собирался разделить его ненависть.
— Что ты задумал?
— Действо! Ты же любишь представления, Вир? Ты так был вдохновлен театром, так что я предлагаю поучаствовать тебе в еще одной мистерии, где тебе выпала важнейшая роль.
Глядя на Альхазреда, я пожелал ему верить, несмотря на лихорадочный огонь в глазах. Приветственно распахнув объятья, он прошел ко мне с дикой, сумасшедшей улыбкой на губах.
— Ты же не откажешь мне?
— Откажу в чем?
Аль остановился почти вплотную, левая рука хлопнула меня по плечу, и только я потянулся сбросить ее, как правая вытащила из складок хитона что-то блестящее. Золото вспыхнуло в прощальных лучах горящего светила, резкий удар в грудь выбил дух, и боль, мучительная, острая и жгучая боль, прошила тело словно иглой, забирая на своем острие мою жизнь.
Я изумленно уставился на рукоять короткого копья и кровь, залившую ткань. Никак не получалось осознать, чему именно я дал произойти.
— Стать агнцем, моей первой жертвой на закланье настоящим богам, но тш… не трать силы понапрасну, лучше позови её…
Открыв рот, я попытался возразить, но вместо слов закашлялся, едва не задохнувшись. Пальцы судорожно вцепились в чужой хитон, ноги подкосились от слабости. Взглядом нашел взгляд брата и внутренне ужаснулся от тех чувств, что щедро отражались в нем, в этой бескрайней, голодной до чужой жизни инородной тьме.
Не может быть такого, не может, он не настолько ненавидит…
— Зови!
— Нет…
— Ох, Луна, что же ты медлишь, дорогая, он умирает на моих руках, ужель ты бросишь его? Оставишь истекать кровью? Страдать с твоим именем на устах?
Словно тряпичную куклу Аль опрокинул меня на алтарь, наконечник копья чиркнул по камню, омерзительно грубо дернув рану. Вскрикнув от новой волны боли, я бездумно потянулся к краям, пытаясь хотя бы немного свести их, пока пальцы утопали во влаге.
Не приходи, не вздумай приходить, я умоляю, заклинаю тебя, Луна, не появляйся здесь, не нужно…
— Вир!
Ее надрывный, звонкий голос полоснул моё едва живое сердце. Закрыв глаза, я застонал, но брат, тут же вынув копье, отбросил меня на пол, занося оружие над алтарем. Сквозь пелену боли и мутное сияние сумерек я разглядел, как моя богиня впервые плачет, не в силах сдвинуться с места от открывшегося ей чудовищного и жестокого действа.
— Не нужно ронять свои драгоценные слезы.
Даже теперь я чувствовал в себе необходимость подбодрить Луну, сжавшись в луже собственной крови на полу собственноручно возведенного храма в ее честь. Это была бы неплохая смерть, действительно неплохая, но за спиной вдруг послышался характерный хруст и звук, будто кто-то решил расколоть скорлупу огромного ореха. Земля на секунду ушла из-под ног, стены тряхнуло, и лишь чудом колонны устояли на месте, осыпав зал мелкой мраморной крошкой. Голос брата прозвучал грозно и громко, как приговор:
— Когда дорога луны и дорога солнца пересекаются на небесах, тогда Йог-Сотот приходит, восторженный и мощный, чтобы открыть пространства между звездами…
Первой осознав, что именно произошло, богиня в мгновение ока схватила один из клинков и нещадно вонзила в спину предателя, но даже я почувствовал, что было уже поздно. Не для меня и не для алтаря, но для того, кто неожиданно неистово закричал, ощутив, как оскверненная святыня стала прорехой в теле мироздания.
— Мундус…
— ОГТРОД АИ’Ф
ГЕБ’Л — ИИ’Х
ЙОГ-СОТОТ
‘НГА’НГАИ’Й
ЗХРО!
Выплевывая свой проклятый призыв, брат будто бы и не заметил удара, крепко цепляясь за золото в своих руках. Под его пальцами из неровного чудовищного раскола впервые выплеснулась зловонная черная жидкость, толчками, будто болезненный, нечестивый фонтан. Луне пришлось отступить, сама мысль, что ее может коснуться подобная мерзкая слизь, приводила меня в ужас.
Земля снова судорожно дрогнула, стены храма покрылись мириадами трещин, но самым страшным был мучительный вой Мундуса, чье
