Диэр Кусуриури - Край Ветров: некроманс

Я глянул ему в глаза и сказал правду, какую ведал:

— Я — это он, но он — это не я. Ты, главное, помни об этом.

Некромант поджал губы, вздохнул, покачал головой. Мы сидели на песке рядом друг с другом. Камориль опустил взгляд на свои руки, которые я сжимал в ладонях.

Потом он снова посмотрел мне в глаза — печально и тепло.

Этот взгляд я вряд ли когда-нибудь забуду.

Потому что в это мгновение я, каким был, умер.

Бешеный хоровод теней кружился над синей бездной, пронзенной тысячей светящихся нитей. Кем были эти тени Ромка не знал. Они казались какими-то вовсе потусторонними сущностями, пришедшими откуда-то извне, проявившимися на пределе восприятия, на пределе даже видения изнанки. Может, это были тени истинно мертвых, а может, призраки спящих в иных мирах.

Силуэты становились все более материальными. В них смутно угадывались юные обнаженные девушки, укрытые, вместо одежды, длинными распущенными волосами, что переливаются в потоках цветного ветра, вьются виноградными лозами, трепещут крыльями, мешая разглядеть их лица.

Двигались силуэты в такт речи старика-чтеца, который не то чтоб говорил — скорее, пел. Голос у него был глубокий, сильный. И управлял он им ловко, играя на обертонах. Что именно он вещал — Ромка не понимал тоже, но видел, что эти слова — всего лишь подспорье, этакий вербальный костыль, без которого чтец не свершит того, что нужно. И в свершении этого чтецу помогает, кажется, само мироздание: нити пронзают его, грозя вот-вот оторвать от земли, наполняют невидимым для простого глаза сиянием кончики его пальцев, ниспадают на плечи и под ноги, свиваясь кольцами. А проходя через душу его — сверкающий полупрозрачный бутон, похожий одновременно на не ограненный драгоценный камень, — нити стают еще ярче, еще толще, свиваются канатами, уходят в темное небо синусоидальными векторами.

Кратер, наполненный сияющей синевой, бурлил. Из него горящими протуберанцами вздымались, тут же опадая, фигуры, похожие то на каких-то неведомых зверей, то на уродливых людей, а иногда, почему-то, на корабли.

Ромка не знал языка, на котором чтец «поет», но каждое произнесенное чтецом слово оставалось у мальчика в памяти и приобретало смысл. Так, он даже начал кое-что понимать. И самым странным в этом понимании было то, что заклятие это — не заклятие, а, скорее, молитва. Обращение к неким высшим силам, которые почему-то обязаны исполнить просьбу. Как будто бы у них нет иного выбора. Будто бы они созданы для этого. Будто бы слова заклинания — код, дающий власть над ними, и это — именно то, как все и должно быть. Мол, так вот оно все работает.

И в сияющей синеве этой, бурлящей, как суп, как котел колдуньи в представлении слушающих сказку детей, проявилась, наконец, фигура, к которой, как только она сформировалась, устремились все те сияющие нематериальные нити, что вились вокруг.

Танцующие призрачные силуэты разом опали, опустившись на колени и склонив головы. Лишь один из них остался стоять. А потом этот силуэт как будто бы совместился с фигурой из светящейся синевы — рывком, нырком, сбоем программы, сдвигом реальности. Как моргнувшая голограмма.

Тысячи нитей тут же окружили фигуру, впитавшую в себя тень. Они прошили искристую синеву, прострочили, завязали миллионом узлов. Все это не прекращало светиться и пульсировать, переливаться, звенеть и петь. Голос чтеца совсем потерялся в атональном гуле потустороннего хора.

Но старик все равно читал, пел, тянул, — держа в руках древнюю на вид книгу, перелистывая ее желтые истрепанные страницы, он сверялся с ними и, не запинаясь и не останавливаясь, взывал к древним богам и тем силам, на которых зиждется мир.

Маги старины и правда могли. Имели власть.

Как мир вообще выжил? При таких делах… Ромка подумал, что таким силам наверняка должен быть какой-то противовес. Ведь если до войны маги могли такое (и не такое, — он был в этом теперь уверен), то должно было быть что-то, сдерживающее их. Или, может быть, что-то уравновешивающее. Ведь иначе — как?.. Никак иначе.

А реальность изнанки тем временем успокаивалась — будто бы сама собой. Музыка волшебства тревожно замерла, затаилась, приглушила фанфары, звуча теперь тонким, нежным голосом ксилофона или цимбал.

Фигура, стоявшая посреди притихшего кратера, сделала первый шаг к берегу. Уверенный, спокойный шаг. Она все еще походила на статую из светящейся синевы, но теперь эта статуя ожила. Контуры ее утончались, приобретая знакомые очертания. И когда фигура прошла свои десять шагов к краю, сияние схлынуло с нее, как вода, явив в ореоле мерцающих брызг человеческую кожу — смуглую, оливковую, — и волосы до самых бедер — черные, вьющиеся, скручивающиеся тугими тяжелыми кольцами.

Сияющий мир померк — это Ромка прикрыл ладонью глаза, устыдившись того, что стал невольно разглядывать обнаженную женщину. Ее саму это, вроде бы, никак не смущало, но все же, все же… Какие бы великие вещи ни случились в эту ночь — есть такое, что существует этому величию совершенно параллельно. Вот например — смущение. И в самом смущении ничего постыдного нет. Даже если ты — судьбоплет.

По крайней мере, так Ромка сам себя успокаивал.

— Лет через десять тебя будет трудно удивить голой женщиной, — послышался голос Варамиры. — Вот же, дитя человеческое, а… Какие же мы все, все-таки, люди…

— Смотреть уже можно? — спросил Ромка, не отнимая ладоней от глаз. — Я к этому привыкну когда-нибудь, обещаю. Но не сразу.

— Надеюсь, тебе не придется к этому привыкать, — сказала Варамира. — Открывай глаза, я уже.

Ромка несмело глянул сначала сквозь пальцы, а потом и вправду убрал руки от лица.

— Ты увидел, что происходит, когда Зорея читает «Возвращение»? — спросила «бабка», застегивая последнюю пуговицу на блузке.

— Да, — кивнул Ромка. — Пожалуй, увидел. И понял. Но эта связь… она….

— Что она? — Варамира насторожилась, ловя каждое слово мальчика.

— Эта связь, кроме того, что требует больших затрат и очень сложна — она… распутывается, если потянуть за ниточку. Она как бантик против морского узла. Ненадежная.

— Вот я о том же, — кивнула Варамира. — Это именно то, что я хотела тебе показать.

— Но с этой ненадежностью тоже не все просто, — задумчиво проговорил Ромка.

— Ты не видишь нужной нити, — кивнула Варамира.

— И именно эта ненадежность связи не дает тебе доступа к резервам души, кроме прочего.

— Прочего — чего?

Ромка, задумчиво потерев подбородок, стал излагать, как ему все это увиделось:

— К тебе будто бы по умолчанию привязан «слепой узел». То есть — сколько ни перевязывай, он все равно с тобой. А накладываясь на общечеловеческое ограничение, он существенно снижает все твои способности. Наверное… наверное, если все это развязать, узел удалить, снять «глушитель», укрепить связь, то… — Ромка замялся. Варамира смотрела на него пристально. Мальчик сглотнул. — То ты станешь очень могущественной.