Стражи Хаоса - Саша Стивенсон

— Забудь, что ты видела! — грозно крикнул он. — Это был сон! Кошмар! Ты все забудешь!

Мои глаза накрыла тьма, а ноги перестали держать равновесие, и рухнули на ледяную землю…

* * *

— Беатрис, милая моя, ты спишь?

— А… нет… что-то вздремнула неожиданно…

Я приоткрыла глаза, зевнула и лениво потянулась. Что мне только что приснилось? Помню, был какой-то сон, приснился кто-то из знакомых, но это сновидение стремительно стиралось из памяти, проваливалось в бездну моего сознания. Но раз я его не помню, значит это была ерунда бесполезная… ведь все свои важные сны мы запоминаем.

— Какая ты красавица у меня, Беатрис. — нежно улыбнулся мне Арктур и поцеловал в лоб.

Я ему улыбнулась, а он, наклонившись, начал гладить мне волосы.

— Ты мне нужна, Беатрис. Я хочу, чтобы ты никогда об этом не забывала. Я люблю тебя безумной, сумасшедшей любовью и хочу разделить это с тобой до самого конца вселенной.

И я тебя люблю, ведь ты мой создатель, мой возродитель, мой повелитель, моя убийца и спаситель в одном флаконе. Я захотела озвучить эти чувства вслух, но что-то заставило меня умолкнуть.

В глубине души дремала еще одна любовь, только к другому, к Нефриту. Но Нефрит — это далеко не Арктур. Нефрит смертен, он однажды падет. А Арктур вечен, он будет видеть, как меняется Вселенная, он будет сам вносить изменения, он будет ее повелителем, а я стану его музой, его Императрицей. Нефрит не сможет дать то, на что волен Арктур.

И в этот момент я поняла, что с Нефритом все покончено. Ведь он предатель, он с Сарой и Ионом.

И я все-таки сказала это вслух:

— И я люблю тебя, Арктур.

Мы замерли и, не дыша, посмотрели друг на друга. Затем он оставил мне нежный поцелуй, и я поняла, что наконец-то счастлива…

Ведь я в объятиях любимого, а не предателя.

* * *

На следующее утро, когда я вышла из спальни, то случайно подслушала разговор Триллани и Элизабет.

— Да, я тебе говорю, Ирлант обзавелся новой игрушкой, которую зовут Милослава. — недовольно шептала Элизабет.

— Мило-слава? — еле как выговорила Триллани.

— Да, и она юндианка, представляешь? Она — мое детище, великолепное сотворение науки, а твой братец посмел убить ее и превратить в вампира! — дрожащим сердитым голосом воскликнула женщина и яростно топнула каблуком.

— Как?! — злобно ахнула Триллани, — Вот он урод!

— Милослава? — не выдержав, вслух спросила я. — Она здесь?

Триллани и Элизабет нехотя повернулись ко мне и, подарив мне ненавистный взгляд, тут же отвернулись, сделав вид, будто меня не существует. Впрочем, меня это нисколько не задело, ведь к подобному скотскому поведению с их стороны я уже привыкла. Даже не хотела тратить на них свою энергию и пошла по коридору. Лучше поищу Милославу самостоятельно.

Сердце в груди учащенно колотилось, когда в голове я прокручивала воспоминания прошлой ночи. Как мы с Арктуром слились в едином полете любви… Никогда ничего подобного я не чувствовала, и сейчас мне показалось, будто парю! Коридоры слились для меня в нечто темное и совершенно неинтересное, я думала только об Арктуре и так расстроилась, что утром не обнаружила его в постели.

Ведь мне снова захотелось почувствовать вкус его сладких губ.

— Триса?

Этот властный голос вернул меня на землю. Я оглянулась и заметила, что пришла в тронный зал. Но здесь кое-что изменилось… На стене висел огромный портрет. До жути знакомый, будто я его уже где-то видела… Конечно. Сара нам его показывала.

В центре картины на темном троне сидел задумчивый Император, придерживая своими утонченными длинными пальцами золотой скипетр с окаймлённым полумесяцем наверху, где посередине сиял сапфировый камень, а на голове мужчины поблескивал венец. Снизу, у его ног, в потрепанном платье сидела мать Гардоса. Сложно было представить, что эта женщина с мрачным потухшим взглядом и тусклыми глазами родила на этот свет этого великого повелителя. А с двух сторон ее окружили два мальчика, где самый низкий — маленький Гардос, а с другой стороны стоял его старший брат Танатос.

Жёсткая, невероятная история огромной властной семьи таилась в этом портрете. Я чувствовала, какая безграничная власть ощущалась в этих неподвижных алых завораживающих глазах Темного Императора. А у Гардоса точно такие же глаза, глубокие, загадочные, с опасным красным сиянием, готовым взорвать целый мир.

— Заинтересовал портрет?

Гардос подошел ко мне и оглядел с невинной улыбкой.

— Твоя семья? — спросила я, хотя уже знала ответ.

— Да. — кивнул он. — этот мелкий парень — я, мне тут от силы лет… девять, по твоим меркам.

— А по сэйланским?

— А ты знаешь про сэйлансев?

Я молча кивнула.

— Саранта, наверное, рассказала. — недовольно фыркнул Гардос. — по сэйланским примерно столько же и было. Сэйлансы очень мало лет жили, где-то до сорока, кроме моего отца… и матери. Им было больше тысячи лет.

— А почему так?

— Отец стал бессмертным и продлил жизнь моей матери. Он заявил, что она будет жить столько, сколько он захочет. Она не была бессмертной, но старела очень медленно. А вот я теперь тоже бессмертен.

— А сколько тебе лет? — я задумчиво округлила глаза. Ведь об этом вопросе я никогда не задумывалась…

— Мне? — Гардос рассмеялся. — Я уже сбился со счету… Когда долго живешь на этом свете, время, кажется, течет иначе, в своем ритме. Сейчас мне где-то сто пятьдесят тысяч.

Я удивленно раскрыла глаза.

— И Арктуру тоже?

— Да. Мы ровесники. Элизабет шесть тысяч лет, Лилиат и Триллани двести тридцать, Ирланту сто пятнадцать, а Саранта самая младшая. Ей всего пятьдесят. По твоим меркам, вы с ней одногодки.

— Хм, а сколько вам всем лет по моим меркам?

Гардос был озадачен услышанным. Такие круглые глаза я у него ещё не видела.

— Ну… Ирланту 25, Триллани и Лилиат 28, Элизабет 192, а нам с Арктуром… за 800. Это примерно.

А я даже иногда забывала, сколько моим бывшим друзьям лет. Ну понятно, что Арнольд, Роберт и Сара мои ровесники. Милославе было 16, Нерити примерно столько же. А Нефрит и Галактион тоже были ровесниками. Им по моим меркам где-то 25.

Я продолжила с интересом рассматривать портрет. Гардос, видя мое любопытство, еще шире улыбнулся, и заговорил:

— Моего отца в детстве звали Аристандр, но он отрекся от своего имени, когда стал правителем. Отрекся, потому что никто его не уважал, в детстве все над ним издевались. Но он приобрел высшую силу и