Ненаписанное письмо - Игорь Толич
Забавно, что в этом вопросе я и сам был не так давно учеником. А поучала меня ты, Марта. Поучала скрупулезно и беспристрастно, будто бы вовсе не с тобой я должен буду держать экзамен.
— Да, вот так. Немного выше… Нет, так высоко. Да-да, здесь. Хорошо… Продолжай…
Я старательно выводил языком вензеля, поначалу плохо понимая, что именно и зачем делаю. Я понимал только то, что доставляю удовольствие тебе. Сам же при этом испытывал скорее неловкость, которая позже сменилась спокойной уверенностью.
И лишь потом я стал ощущать нечто совершенное новое внутри себя.
Я бы описал это как азарт вступившего в покерную схватку игрока. Не денежный приз, а только возможная победа выводила меня на кураж, застилая глаза. Но и это со временем прошло. Осталось лишь чувство.
Маленькое, живое, настоящее, иступляющее чувство. Оно ставило меня в один ряд, пусть с самыми сомнительными, но очень желанными достижениями, которые обычно празднуют втихомолку. О таком не похвастаешь, запивая пятничный разговор пивом в баре с Башо или с другим коллегой.
Тот факт, что твоя женщина достигает верха экстаза, пока ты в нее даже не входил, поднимает самомнение на значительную, но невидимую для остальных высоту. Тем не менее, окружающие это как-то чувствуют, и близко не представляя, чем ты так горд. Молчание в некоторой степени оказывает медвежью услугу, формируя не самые приятные стереотипы. Но, ломая их внутри себя, выходишь на новый уровень близости.
Так и случилось с нами, дорогая Марта: наша близость достигла максимальной плотности из всех известных мне отношений.
— Ну, а любовь тут причем? — перебил меня Крис.
— Наверное, пока не полюбишь, не поймешь.
— Э, нет, приятель. Затираешь ты умело, но я не ведусь на болтовню. Что это вообще значит — новый уровень?
Мне было, что ему ответить, но я не был уверен, что он поймет меня правильно.
Я бы сказал, что любовь умеет обострять все чувства — и телесные, и духовные. Если бы не одно «но»: любовь вовсе не является гарантом изумительного секса.
Какой бы драматургией не наделяли первую страсть влюбленных, ей суждено умереть, как всему живому и подлинному. Взамен человек должен получить то, что зовут стабильностью, надежным тылом и надеждой на будущее. Однако это тоже тлен, если углубляться в инстинкты, которые руководят нами. Пробуждая эти инстинкты, мы становимся по-настоящему живыми. Я вовсе не хочу сказать, что человек погибнет без страсти и вожделения. Я хочу сказать, что только этот пыл способен затмить самые властные структуры.
Он существует в нас всегда — влюблены мы или разочарованы, видимо или незримо, и может открыться случайно или же как продолжение духовного притяжения. Только вот появление страсти крайне неустойчиво. И многие почему-то с удовольствием поверили, что все исправит любовь.
На деле любовь ничего не исправляет. Более того: ее тоже можно уничтожить и изжить. Любовь смертна. И все-таки влюбленному легче раствориться в чувственности, поддаться телесному и ощутить полный спектр эротических красок. Она, как внезапно активизировавшееся периферическое зрение: ты уже зряч, ты уже способен увидеть многое, но, расширив угол обзора, есть шанс рассмотреть вдвое больше.
Ты спросишь меня, дорогая Марта, испытывал ли я нечто подобное рядом с женой? Ведь я любил ее?
Да, я ее любил. И тем тяжелее мне найти ту вопиющую разницу между моими любимыми женщинами.
Я отвечу так, что, будучи женатым и упакованным в семью, я почти перестал искать в себе силы и для страсти, и для любви. Все это автоматически включалось в список моих должностных обязанностей мужа, с которым я не спорил, радуясь, что уже добрался до стабильности и надежного тыла. Разумеется, я не стану упорствовать и давить на то, что вскоре разлюбил жену и перестал ее желать. Связь между нами существовала от первого часа до последнего, но постепенно блекла, а вовсе не загоралась новыми красками.
До твоего появления, Марта, я так и думал, что все это нормально и закономерно. Что поиски нового заканчиваются на моменте, когда двое принимают решение быть вместе. Ты доказала, что это не так, что конец наступит не тогда, когда эти двое разлюбят и прекратят заниматься сексом, а тогда, когда перестанут изучать друг друга. Дело будет не в сексе и не в любви, а в чем-то существенно ином.
Так или иначе, я смог отыскать в себе отголоски наслаждения от того, что наслаждается другой человек, лишь благодаря тебе, дорогая моя Марта. Смог, потому что мы оба не бросили поиски: пробовали, ошибались и вновь прислушивались друг к другу, опираясь на нашу любовь.
— И что, без любви никак? — спросил Крис.
Я пожал плечами.
— Думаю, можно и без любви, — решил я. — Просто смысл ведь не только в том, чтобы кончить, но и в том, чтобы насладиться партнером.
— Да не, — фыркнул Крис. — Кончить всегда интересно.
— Не спорю. Но ведь для чего-то же ты используешь живого человека, а не руку.
Крис призадумался.
— Ощущения другие.
Я одобрительно кивнул.
— Верно. Вот и у твоей партнерши другие ощущения, когда ты ее трахаешь не членом, а языком.
— Когда членом, хорошо всем. А так — только ей.
— Ну а минет? Так получаешь наслаждение только ты.
Крис прищурился, наклонил голову и улыбнулся на один бок:
— Думаешь, им не нравится?
— Думаю, бывает по-разному. Кому-то — нравится, кому-то — не очень.
Крис взял в руки палку и стал бесцельно ковырять ею песок.
— Я читал, что у женщин во рту что-то вроде эрогенной зоны. Так что им типа всегда нравится.
— Да? — с сомнением переспросил я. — В таком случае, чем женский рот отличается от мужского? А?
На миг запнувшись, Крис посмотрел на меня и вдруг рассмеялся.
— Один-ноль, парень! Подколол!
11 августа
Той ночью я засыпал почти счастливый. Или скорее пустой до той степени, что перестал испытывать какие-либо чувства к окружающей среде. Это и осчастливило меня. Засыпая, я что-то напевал. Потом стих. Потом была темнота.
Я открыл глаза и увидел чудесную золотисто-светлую дымку, похожую на то, что я видел сквозь твои волосы, Марта, когда ты лежала затылком к окну.
Отдельные волоски выпадали тонкими струями и образовывали что-то вроде паутины. Мне нравилось всматриваться в их невесомый хаос, угадывать очертания предметов, едва-едва видимых сквозь них. Ты вздыхала и встряхивала головой, убирая лицо глубже в подушку, в мою руку, которая онемела за всю ночь.
