Вирджиния Кантра - Морской лорд

— Это хорошо.

Она расплылась в улыбке. Иди и возьми меня.

Калеб ухмыльнулся с любовью и вожделением и обогнул кухонный стол.

Барт Хантер возился с входной дверью в темноте.

Что-то было не так. Тревога пронзила сырую вечернюю мглу и алкогольный туман от виски, как маяк.

Крыльцо без света. Люси всегда оставляла на крыльце зажженный для него свет. Дверная ручка повернулась под его рукой прежде, чем он смог достать ключ. Она никогда не забывала закрыть дверь. Она была аккуратной девушкой, Люси. Ответственной. Не то, что…

Его разум вздрогнул от сравнения, как от старого ушиба.

Он споткнулся в передней. Так тихо. Так темно. Запах от Крокпота — помидоры, возможно, и лук — пропитал первый этаж.

Барт колебался между пустой кухней и затемненной гостиной. Его желудок заурчал от смеси голода и излишка джина «Сиграм». Возможно, он съест кусочек, чтобы доставить ей удовольствие.

Но сначала он еще выпьет.

Он качнулся в сторону гостиной и бара. Резко остановился, сердце заколотило.

— Люси?

Она сидела прямо на диване с широко раскрытыми глазами, блестящими в темноте.

За агрессией он скрыл дрожь и вину. Он ненавидел, когда она видела его пьяным.

— Что, черт возьми, ты делаешь? Тебе следовало быть в постели.

— Следовало, — сказала она.

По тону ее голоса было невозможно определить, соглашается она с ним или спрашивает.

Барт нахмурится.

— Да что с тобой такое?

Она сделала паузу, как будто действительно задумалась над этим.

— Я не знаю.

Неохотно он шагнул вперед. Она выглядела… иначе. Бледнее, возможно, хотя трудно было сказать об этом в темноте. Она пахла так, словно после школы работала в саду, острый, свежий аромат, как у летней травы.

— Что с тобой, заболела или еще что-то?

— Я могла заболеть.

Несоответствие возрастало, как желчь в его горле.

Он никогда не знал, что с ней делать, с этим самым младшим ребенком, его единственной дочерью. Если бы Элис была рядом, все было бы по-другому. Лучше. Рот наполнился горечью. Многие вещи были бы лучше.

Он потер кончик носа.

— Ну, ты поела?

— Нет.

Он ждал, что она шевельнется, встанет с дивана, вскочит и предложит приготовить что-нибудь для них двоих, как это было всегда.

Он хотел, чтобы она ушла спать, прочь с его дороги, прочь с глаз. Он хотел выпить, черт возьми.

Но она продолжала смотреть на него широко раскрытыми, немигающими глазами, как у куклы. Не двигаясь с места.

Дерьмо.

Барт протопал на кухню, обжегшись рукой о крышку Крокпота, когда накладывал какое-то варево, сделанное ею утром, — чили, догадался он, — в две тарелки.

Одну из них он передал ей.

— Давай. Ешь.

Она ждала до тех пор, пока он не опустил ложку и не поднес ее ко рту, прежде чем сделать тоже самое.

Ели они в тишине. Он не знал, что ей сказать. Никогда не знал.

Она положила пустую тарелку на колени. По крайней мере, проблем с аппетитом у нее нет.

— Хорошо. — Барт встал. — Я ухожу.

Его дочь безучастно взглянула на него.

— Рано встал утром, — объяснил он.

Она должна была знать об этом. Разве он не уходит каждое утро до того, как она проснется.

Он расслабился, когда она кивнула.

— Мне следует быть в постели, — сказал она, — Я могла заболеть.

Что-то было не так.

Понимание проникало в голову Люси сквозь туман. Еле-еле она приподняла голову, изо всех сил стараясь сфокусироваться в темноте. Она моргнула. Ее кровать была не в том месте.

Ее кровать… Ее комната… Ее желудок сжался. Все было не так.

Все уже долгое-долгое время было не так.

Ее разум вздрогнул от этой мысли также, как ребенок учится отдергивать руку от свечи или печки.

Если бы ты замешкался, то мог бы обжечься.

Ее тело одеревенело и слабло, будто она долгое время пролежала в одной позе, или у нее была простуда. Она спала. Мечтая о голосе своей матери, как делала это, когда была маленькой девочкой. О голосе матери и море. Она чувствовала, что голова набита соломой.

Что случилось? Она больна? Где она?

Где Конн?

Во рту был противный привкус. Она подвигала языком, увлажняя его, пытаясь сглотнуть. Думать. Воздух был спертым, и пахло, как из ящика или шкафа под лестницей. Плесенью. Безмолвием. Она чувствовала себя так, как будто была под водой. Как если бы не могла дышать. Потолок давил, как крышка гроба.

Матрац накренился. Вода сильно ударила в стену рядом с ее кроватью. Волнение ее желудка внезапно обрело ужасный смысл.

Она была на лодке.

Страх внутри нее скручивался большой и толстой змеей. Лодка. Движущаяся по прихоти ветра и воды. На милость ее страхам.

Сердце колотилось. Зубы стучали.

Скрип. Скрип. Сверху.

Она прижала костяшки пальцев ко рту. Она ненавидела воду. Ее начало тошнить. Она изо всех сил старалась сдержаться, удержать себя в руках, заставить все вернуться на свои места, но тело больше ее не слушалось. Словно оргазм, который пронзил ее — как давно? часы? дни? — отнял у нее что-то жизненно важное.

Скрип, скрип. Со стороны люка.

В груди нарастала паника, лишая ее воздуха. Она захныкала. О Боже.

В полумраке комнаты, у подножия лестницы неясно вырисовывалась тень, широкая и темная. Приближающаяся ближе. Приближающаяся к ней.

Комок внутри нее шевелился и извивался, как змея перед броском. Она вытянулась как струна.

Нет.

Сила вырывалась из нее, пронзая горло, как крик, словно что-то внутри нее готово к приближающейся угрозе. Ее контроль рвался, подобно паутине. Сила вырвалась из ее рта, взрывной волной обрушившись на каюту.

Предметы с грохотом сталкивались друг с другом. Разбивались.

Разбивались в дребезги. Стекло. Ее мозг.

Она не могла видеть. Она не могла остановиться. Гул заполнил ее голову.

Как ненормальная Кэрри, пропитанная кровью и сеющая разрушение на студенческом балу.

Стоп. Ненормальный.

— Хватит.

Одно слово, брошенное в вышедшую из-под контроля тьму, как булыжник — в поток воды.

Она почти всхлипнула от облегчения. Ветер, если это был он, стих. Вещи оседали или соскальзывали на пол. Каюта восстановила равновесие. Паника ослабла.

Этот голос.

Она знала этот голос.

Люси свернулась калачиком, задыхающаяся, вспотевшая, оглушенная внезапной тишиной.

Свет расцвел, мягкий и тусклый, как на болоте, освещая жесткий подбородок, длинный нос и сардонический изгиб рта.

Конн.

На щеке у него был длинный порез, черный в голубоватом свете. Кровь он не стер. По какой-то причине, отсутствие этого простого человеческого жеста испугало ее.