Моя жена – ведьма - Андрей Олегович Белянин
— Держись, волхв! Вдвоем небось одолеем.
Волк попытался крутануться назад, но царевич ловко дернул его влево, и зверь упал и покатился по полу. Когда он вновь вскочил на ноги, мы оба уже стояли плечом к плечу, готовые к обороне. О победе мы не думали, одолеть такого матерого волчару проблематично даже вооруженным людям, а у нас не было ничего, да еще и руки связаны, но почему-то очень хотелось подороже продать свою жизнь. Хотя, по сути разобраться, чем смерть от зубов хищника хуже сожжения заживо на костре? Мысли проносились в голове с феерической скоростью, не задерживаясь ни на секунду… Волк глядел на нас с непередаваемой ненавистью, шерсть у него на загривке вздыбилась, глаза стали отсвечивать красным, а клыки обнажились, острые, словно зубья пилы. Он бы, несомненно, бросился на нас, но в эту минуту раздался осторожный стук в дверь. Два быстрых удара, через паузу еще один и опять два быстрых. Зверь обернулся, дверь камеры приоткрылась, волк мгновенно нырнул в проем, и стальные засовы лязгнули вновь, запирая нас двоих. Двоих, потому что Иван первым делом шагнул в угол, где спал старик по прозвищу Сыч, чье лицо мне так не понравилось. Там валялись лишь обрывки одежды, самого старика не было.
— Оборотень! — сплюнул царевич, я кивнул. — Не порвал ли он тебя, часом?
— Нет… не успел. — Слова давались с трудом, только сейчас, когда все было позади, мной овладел панический страх. Что, если бы я не проснулся? Об этом не хотелось и думать…
— Одного не пойму, если сегодня всех сжечь порешили, зачем же они волка спустили на нас? Я-то в погребе этом уже трое суток сижу, а старика вот прямо перед тобой доставили. Мы с ним только познакомиться и успели.
— Он хотел меня убить…
— Знамо дело, на то он и зверь. Слышь, волхв, а почему ты ему слово чародейное не сказал? Нешто и вправду молитвы монашеские всю силу у тебя отняли?
— Нет у меня никакой силы. Я — поэт. Не колдун, не маг, не волхв, просто — поэт. Стихи сочиняю, а к волшебству не имею ровно никакого отношения.
— Ну, ну… — понимающе подмигнул Иван. — Только если бежать вздумаешь, меня с собой захвати. Хоть мечом, хоть псом, хоть конем боевым оберни — я тебе верой и правдой отслужу!
— Договорились, — устало хмыкнул я. — Но помни, я тебя честно предупредил…
— Вот уж спасибо, Серый Волхв! Пока живы — будем друг за дружку держаться, а уж наступит черед помирать — так и винить некого, от судьбы не сбежишь.
Хороший он парень. Я почему-то представлял царевичей несколько иными. В русских народных сказках они обычно кручинятся, вешая буйну голову ниже плеч, да еще вечно плачут горючими слезами. В это время, умиляясь зрелищу распустившего нюни здорового мужика, на них успешно трудятся разные Серые Волки, Василисы Прекрасные, Трое из ларца и еще с десяток сострадательных умельцев. Сам царевич проявляет себя либо в бездарной краже тщательно охраняемой Жар-птицы, либо в суровом поединке с Кащеем Бессмертным. Уже героизм, хотя обычно этого же Кащея сам царевич и выпускает на свет Божий по причине болезненного любопытства и недалекого ума. Собственно, и мой знакомый Иван отличался теми же недостатками, но, с другой стороны, он был прост в общении, вежлив, ненавязчив, неслезлив… Так что нельзя всех стричь под одну гребенку.
— Волхв?
— Да? — Я ответил прежде, чем сообразил, как он ко мне обратился.
— Ты вот говоришь, что сочинять обучен. За нами ведь придут скоро. Прочти мне песню какую-нибудь, или былину, или еще что… Не так мучительно ждать, а то уж пока на костер поведут, всю душу ожиданием вымотают.
— Хорошо, давай устроим маленький творческий вечер известного петербургского поэта Сергея Гнедина. То есть меня! Начнем, я думаю, с исторических стихов. О гусарах не будем, их еще и в помине нет, на смерть офицера Гумилева тоже не пойдет, а вот «Варвары»… Было у меня одно такое стихотворение, созвучное твоему времени:
Варвары! В хрип переходит крик.
Фыркает кровь из груди часового.
Всадник к растрепанной гриве приник,
Вслед ему грохот тяжелого слова…
Варвары! Вздрогнул седой Ватикан.
Тяжесть мечей и задумчивых взглядов…
Боли не знают, не чувствуют ран,
Не понимают, что значит преграда.
Город ли, крепость, гора ли, скала…
Что бы ни стало — едино разрушат!
И византийских церквей купола
Молят спасти христианские души.
Но и сам Бог что-то бледен с лица…
Страх как комок обнажившихся нервов…
И под доспехами стынут сердца
Старых и опытных легионеров.
Хмурое небо знаменья творит,
Тучи в движении пепельно-пенном.
Варвары! Посуху плыли ладьи
К окаменевшим от ужаса стенам.
Быль или небыль о предках гласит…
Ждет лишь потомков пытливого взгляда,
Как Святослава порубанный щит
На неприступных вратах Цареграда…
— Ух ты! — тихо восхитился царевич Иван. — Вот она, оказывается, какая, твоя поэзия!
— Нравится?
— Очень. Большой дар тебе Господом дан, очень уж редкое это умение так красно да складно истории рассказывать. Чую, прогремят твои строки в веках…
— Ну… на самом-то деле это далеко не лучшее мое стихотворение. — Как и всякий поэт, я был весьма падок
