Змея и Крылья Ночи - Карисса Бродбент

Однажды в детстве я видела, как стая волков разорвала оленя. Они голодали — в те времена все голодали. Они даже не стали ждать, пока бедняга умрет, прежде чем разорвать его на куски. Так действовали вампиры в жажде крови. Именно так они поступили с моей подругой.

Я опустилась на колени рядом с ней. Ее лицо была изуродована до неузнаваемости, но я все равно прижимала ее к себе.

Ты должна была уйти. Ты должна была уйти, глупая, упрямая старая сучка.

Но Илана никогда не делала того, что должна была делать. Никогда не делала того, что этот мир говорил ей, что она должна делать. Именно это и привлекло меня к ней с самого начала.

Мне было четырнадцать. Я наконец-то освоилась в этом мире, но уже начала ощущать, как меня тяготят его границы. Винсент никогда не позволял мне приближаться к его вечеринкам, но в тот вечер, пока он развлекался на каком-то дипломатическом мероприятии, я проскользнула вниз по лестнице, хотя и знала, что это глупо. Я вышла на улицу, держась подальше от гостей, и украдкой поглядывала через окна на вечеринку внутри. С такого расстояния я могла лишь мельком увидеть движущиеся тела, но я была слишком осторожна, чтобы подойти ближе.

— Чего ты так боишься и ползаешь там, как крыса?

Голос Иланы — уже грубый и хриплый, даже все это было годами ранее, заставил меня подпрыгнуть. Она наблюдала за мной, с сигарой в пальцах и забавной ухмылкой на губах.

Я сразу же поняла, что она не вампир. Илана всегда была ярким, живым человеком. Я увидела это с того самого первого момента, и именно это приковало меня к ней.

Я отпрянула в тень, а она насмешливо сказала.

— Ты слишком молода и красива, чтобы так бояться мира. Я редко встречаю здесь интересных людей. Пойдем, пойдем же.

Я колебалась, зная, что не должна, что Винсент не одобрит. Но с тех пор, как я приехала в Сивринаж, я не разговаривала ни с одним человеком, а те немногие торговцы кровью, которых я видела в коридорах, были безмолвными куклами с пустыми лицами. Ничего похожего на женщину, стоявшую передо мной.

Я была слишком любопытна. Я пришла к ней в ту ночь, а потом и во многие другие. Илана стала моим маленьким бунтом. Я завела с ней дружбу, находя утешение во всем, чем она была похожа на меня, и во всем, чем я хотела бы быть похожей на нее. Она заставила крошечную часть меня поверить в то, что существует другая версия человеческой жизни, нежели та, которую проживала я.

Теперь, когда я смотрела на ее труп, когда все ее живое упорство угасло, хрупкие остатки этой веры разбились вдребезги.

Не существовало иной версии человечества. Илана должна была бояться больше. Она была человеком, а это означало, что она здесь ничего не стоит. Кеджари начали рано. Луна практически была полной. Было двенадцать часов разницы между ее безопасностью и смертью.

Смертью гребаного животного. Потому что это все, чем она была для них.

Крошечный, приглушенный звук заставил меня поднять голову. Бесшумно поднявшись, я заглянула за угол и увидела прислоненную к стене фигуру. Вампир был так вял, что сначала я подумала, что он мертв, но нет — он спал. Красные капли стекали по его подбородку и передней части его некогда голубой рубашки. Он не потрудился спрятать свои крылья. Он был ришаном, его темно-коричневые перья окружали его, как одеяло.

Остальные, очевидно, убежали. А может быть, этот наелся до отвала, поэтому и спал так неестественно крепко. Его обжорство было глупым. Переедание делает вампиров вялыми.

Он даже не шелохнулся, когда я подошла. Он не шелохнулся, когда я взяла свой кинжал и вонзила его ему в грудь, я давила изо всех сил, пока не треснул хрящ, давила, пока лезвие не пронзило его сердце.

Затем его глаза наконец-то открылись.

Хорошо.

Мне нравилось наблюдать, когда они понимали, что смерть пришла за ними. Этот обмочился, когда умирал. Я притянула его ближе, погладил его лицо своими испачканными красным руками и убедилась, что кровь Иланы отметила его, когда позволила ему упасть в лужу собственной трусости.

Никогда еще я так не презирала свою человечность. Слабость была смертным приговором Иланы. Мы были такими хрупкими, такими слабыми, что даже этот кусок дерьма, вампир, уничтожил целую жизнь, как будто она ничего не значила.

Мои руки дрожали. Сердце стучало в ушах, онемевшее и отдаленное, словно ярость и горе бурлили под ледяным покровом на грани разрушения.

Я вернулась к Илане и стала рыться в ее карманах. Сначала я вытащила знакомый свернутый в клубок шарф из фиолетового шелка. Я уставилась на него, борясь с комком в горле, а затем положила его в свою сумку. Затем я вернулась за коробком спичек. Она никогда никуда без них не выходила.

Ее тело было таким сухим, кожа — такой бумажной. Она легко горела, принимая пламя, как еще один ярко окрашенный шелк.

Я оставила ее на балконе и вернулась вниз, в оранжерею. В Лунном дворце было темно, открытый воздух большой комнаты поднимался до самого верха. Огонь освещал все вокруг.

В оранжерее я подтянула колени к груди и смотрела, как за двойными дверями меркнет свет, как горит, горит и горит мой друг.

Глава

7

С наступлением сумерек по коридорам Лунного дворца разнесся зов — три меланхоличные ноты гимна Ниаксии. Услышав этот звук, я вгляделась в листву и увидела одну-единственную дымчатую нить тени, ведущую через оранжерею к двери и в коридор за ней.

Посыл был очевиден: меня вызывают.

Когда я поднялась и пошла следом, мои глаза болели так, будто туда насыпали песок, а суставы ныли. Бескровное, истерзанное лицо Иланы все еще маячило перед глазами при каждом моргании. Я всю ночь сжимала в руках этот фиолетовый шарф, кровь из моей раненой руки пропитала шелк.

Я не плакала. Нет. Я была полна ярости. Печаль была бесполезной, слабой эмоцией. По крайней мере, гнев был полезен — им можно разрезать чужое сердце, или твердый панцирь, чтобы защитить свое собственное.

Нить тени становилась все толще, когда к главному коридору присоединялись новые полосы. Вызов был послан, похоже, каждому участнику, пережившему