Кто я для тебя? (СИ) - Белицкая Марго

— Ничуть. — Эржебет улыбнулась, мысленно радуясь.

Она раздумывала, как бы ей избавиться от этой парочки, чтобы поговорить с Гилбертом с глазу на глаз, а тут даже изобретать ничего не пришлось.

Слуга проводил ее в подвалы замка, они спустились по старой каменной лестнице в полутемный коридор, куда выходили обитые железом двери камер. Тут было холодно, пахло сыростью и плесенью. Эржебет невольно поежилась, подумав, сколько уже Гилберт сидит в темнице.

Слуга остановился перед одной из дверей.

— Это здесь, пани.

— Благодарю, — вежливо кивнула Эржебет. — А теперь оставьте меня, пожалуйста.

Он поклонился и поспешно пошел прочь, Эржебет показалось, что он был даже рад поскорее уйти.

«Похоже, Гил, уже успел запугать местных, — хмыкнула она. — Вполне в его духе…»

Эржебет покосилась на решетчатое окошко в двери. Ей вдруг овладела нерешительность, странный трепет, сердце забилось часто-часто, ладони вспотели. Все-таки они с Гилбертом так давно не виделись…

Наконец, она глубоко вздохнула и заглянула внутрь камеры.

Гилберт сидел прямо на полу на куче грязной соломы. Эржебет сразу же отметила, как он исхудал, как посерела, точно пепел, его кожа. И глаза… Его яркие алые глаза, в которых всегда горел неугасимый огонь. Глаза, которые она втайне так любила, в которые готова была смотреть хоть целую вечность, сейчас потускнели.

Гилберт машинально перебирал соломинки, отрешенно изучая стену напротив. Даже в движениях его не было привычной быстроты, он вяло шевелил пальцами, точно любое действие давалось ему с трудом. Он выглядел таким потерянным и даже беззащитным…

Да, случилось именно то, чего Эржебет опасалась — поражение сильно ударило по нему. Ей вдруг захотелось обнять его, погладить по голове, сказать что-нибудь ласковое. Позволить ему выплакать злые слезы у себя на плече.

— Гил! — окликнула его Эржебет, и голос задрожал от охвативших ее чувств.

Он встрепенулся, обернулся к ней, пару мгновений недоуменно смотрел, словно не узнавая. Затем в его глазах промелькнула радость, вспыхнул яркий живой огонек. Но стоило только Эржебет возликовать, как он тут же потух.

— А, Лизхен… Тоже пришла позлорадствовать? — На губах Гилберта проступила горькая усмешка. — Давай, скажи что-нибудь вроде: «Я предупреждала, что твоя гордыня до добра не доведет!». И посмейся… Как же, глупый Гил теперь сидит за решеткой, точно нашкодившая дворняга…

— Похоже, ты успел забыть — у меня нет обыкновения глумиться над друзьями, — раздраженно бросила Эржебет.

Ее уязвило и обидело то, что он так о ней думает.

— Тогда зачем ты сюда пришла? — хмуро буркнул Гилберт.

«Потому что я переживала за тебя! Потому что я хочу тебя поддержать!» — мысленно крикнула она, но произнести это вслух не смогла.

Вот так просто признать, как он для нее важен, было слишком сложно.

Однако Эржебет хотелось сказать ему что-то особенное, что могло бы вернуть огонь в эти рубиновые глаза.

— Знаешь, за те годы, что мы не виделись, мне тоже многое пришлось пережить, — начала она.

— Да, я слышал о монголах, — обронил Гилберт и почему-то смущенно отвел взгляд, словно извинялся за что-то.

— Их набег был ужасен, — признала Эржебет. — Но я смогла возродиться, смогла поднять с колен. И ты тоже сможешь! Нельзя отчаиваться и опускать руки. Ты же Великолепный Гилберт Байльшмидт, черт возьми! И, между прочим, ты еще должен мне поединок!

Он вздрогнул, изумленно взглянул на нее, Эржебет одарила его нахальной усмешкой.

— Быстрее выбирайся из этой дыры. Я буду ждать.

И в этот момент она, наконец, увидела то, что хотела увидеть — его глаза полыхнули ярким багрянцем, а на губах появилась та особенная улыбка, которая была лишь у него. Задорная, вызывающая, гордая.

— Не волнуйся, долго ждать не придется!

И Эржебет покинула Краков абсолютно счастливой…

После встречи с Гилбертом, пусть и такой мимолетной, Эржебет почувствовала подъем духа, все дела вдруг пошли на лад, мир вокруг заиграл яркими красками. Но день шел за днем, они складывались в недели, недели в месяцы и годы, а Гилберт все также оставался вассалом Феликса. Всю Европу лихорадило от Реформации, люди точно вдруг разом сошли с ума, и Эржебет, и Гилберта коснулась язва раздоров из-за веры. Хотя у Эржебет были проблемы и посерьезнее. У самых ее границ появился страшный зверь, алчно скалящий клыки: Османская Империя. Эржебет нутром чуяла, что этот враг будет пострашнее монголов и половцев вместе взятых. Те накатывали волнами и уходили, а Садык Аднан обосновывался в завоеванных землях прочно и надолго, неся с собой знамя ислама.

Эржебет пока удавалось противостоять его натиску, но раздоры между феодалами ослабляли ее год за годом. И когда Садык повел против нее стотысячную орду, она смогла выставить лишь жалкую армию в двадцать пять тысяч, в четыре раза меньше, чем у врага. Они сошлись у городка Мохач…

Это был ад, наполненный громом пушек, лязгом мечей, боевыми кличами и стонами умирающих. Полчищам врагов, казалось, не будет конца. Эржебет убивала одного, а на его место вставал десяток других. Она поднимала и опускала меч, ее руки были по локоть в крови, она пыталась воодушевить своих воинов личным примером, вселить в них надежду и уверенность. Она рвалась в самую гущу битвы, не думая о себе, не зная страха… Но все было напрасно. Ряды ратников вокруг нее стремительно таяли, и вот она уже осталась совсем одна. Отборные турецкие янычары обступили ее со всех сторон, и в блеске их ятаганов она увидела свой приговор…

Когда Эржебет пришла в себя, она лежала на земле, и прямо на нее остекленевшими глазами смотрел ее король. Вернее его давно окоченевший труп. Эржебет попыталась встать, но сил не было даже на то, чтобы пошевелить рукой. Лишь с огромным трудом она смогла поднять голову.

И увидела его.

Садык возвышался над ней черной горой — в нем наверняка было не меньше двух метров роста. Огромный, страшный… А на губах его играла улыбка. Не просто счастливая торжествующая улыбка победителя, это была скорее презрительная усмешка. Даже в чем-то гадливая. Словно он только что раздавил долго досаждавшее ему насекомое, а не одолел сильного, заслуживающего уважение врага.

— Навоевалась, глупая девка? — протянул Садык. — Неужели ты всерьез думала, что сможешь меня победить? Одержала парочку мелких побед и возгордилась? Ничто не может противостоять моему мечу, благословленному Аллахом. Тем более, нечестивая женщина. Вот теперь ты заняла положенное тебе место — в ногах мужчины.

Он брезгливо поддел ее носком сапога, то ли специально, то ли случайно попав в раненый бок, перевернул на спину. Эржебет едва сдержалась, чтобы не зашипеть от боли.

«Нет… Нельзя показывать слабость…»

— Вставай, — приказал Садык. — Теперь ты принадлежишь мне… Хотя приобретение, конечно, так себе…

Эржебет попыталась подняться, но сил хватило только на то, чтобы кое-как сесть. Кровь сочилась из раны в боку, левая рука вообще не двигалась, похоже, была сломана. Но Садыка не волновало ее самочувствие, он вдруг схватил Эржебет за шкирку и рывком поставил на ноги. Перед глазами у нее все поплыло, закружилась голова, но когда ее шеи коснулась жесткая веревочная петля, реальность вдруг снова стала до боли острой и осязаемой.

— Шагай. — Садык властно дернул за другой конец веревки…

Окровавленные, ободранные и грязные пленники тянулись за турецким войском, среди них шла и Эржебет. Конец ее поводка был привязан к луке седла Садыка, и первое время, пока она не приноровилась к шагу его коня, веревка больно врезалась в кожу, оставляя ярко-красные следы. Эржебет ощущала себя коровой, которую ведут на убой. Такой жалкой и слабой она еще никогда себя не чувствовала. Поражение, окончательный разгром — теперь она в полной мере осознала, что это такое. И поняла, что тогда ощущал сидящей в камере Гилберт. Черное, отупляющее отчаяние и горе…

«Прости, Гил, похоже, я впервые не смогу выполнить обещание и дождаться тебя», — подумала она, когда их процессия добралась до границ ее земель. И почему-то боль от этой мысли была едва ли не сильнее, чем боль от потери независимости.