Узник вечной свободы - Ольга Вешнева
– До утра не дотянет, – на весь дом прогромыхал Дулев, не вспомнив о том, что печальные известия принято сообщать шепотом. – Сожалею, дорогие друзья. Медицина тут бессильна.
Доктор убрал стетоскоп в потрепанный ридикюль и удалился.
Меня пропустили в гостиную первым, таково было распоряжение умирающего,и плотно закрыли за мной дверь.
Обложенный мягкими подушками Лаврентий едва умещался на кушетке с львиными лапами. На его лбу лежалo мокрое полотенце.
Увидев меня, он перестал завывать и приподнял голову.
– Прости, друг, за все, чем я тебе насолил, - простонал Лаврентий, спустив с кушетки левую руку. - Старая трещотка свела с ума колдовством. Каюсь, виноват во многом. Прости меня, Тишка. Не держи зла.
– Да, ладно, – я преодолел злость. - Прощаю. Что было, то было. Старое поминать не пристало благородным господам.
Я присел на корточки и взял его холодную руку, рассматривая черные полосы выгоревших вен.
– Знаешь, для чего я тебя позвал? – грузное туловище Лаврентия содрогнулось от боли. – Хочу взять с тебя слово, что не накажешь моих потомков местью. Они не в ответе за мои грехи. Пожалуйста, Тишка, умоляю тебя в память о былой дружбе, пообещай оберегать моих внуков и правнуков.
– Обещаю, Лаврушка, – я улыбнулся.
“Мое обещание не надежней твоего”.
– Прощай, Тишка. Не поминай лихом, – Лаврентий опустил голову на подушку и пронзительнo закричал, дергая руками и ногами.
Ни один вампир не боялся смерти так сильно, как мой бывший друг. Я чуточку надеялся, а вдруг для очищения совести он захочет вернуть мне остаток украденных драгоценностей, но этого не произошло.
– Прощай, – холодно произнеc я.
Следующим в гостиную проскочил Филипп. Снимая с вешалки пальто и одеваясь, я услышал его разговор с отцом.
– Скажите, любезный отец, это он, Тихон, отравил вас? Хоть намекните, я все пойму, - допытывался Филипп надломленным голосом.
– Да, его работа. Сначала Тихон подсыпал отраву Лейле, а сегодня настал мой черед, - из последних сил прохрипел Лаврентий.
Я бежал по лесу на пределе скорости, опасаяcь погони. Выбившись из сил, раскопал устроенное в обрыве логово геллерии и свернулся в нем, положив голову на корень сосны. В любой из обжитых нор меня могли поджидать охотники, оборотни, колдуны, самураи и невесть кто еще.
***
Похороны Лаврентия изрядно повеселили волочаровцев, в особенности, тех, кто по причине бедности отстоял далеко от высшего общества. Представление началось в одиннадцать часов вечера.
В завещании Лаврентий предписал провезти его гроб по всем городским улицам, чтобы люди испытывали зависть, глядя, с какими почестями хоронят вампира.
Выглядела траурная процессия примерно так:
Шестерка вороных коней в красных попонах медленно тянула повозку, украшенную тремя рядами цветов. На ней в открытом лакированном гробу лежал тучный вампир, одетый в темно-коричневый костюм и похожий издали на тяжелый мешок молотого зерна, привезенный c мельницы. На загримированном широком лице застыла невинная улыбка.
По обе стороны повозки маршировали самураи в традиционных широких и пестрых одеждах. Им пpиходилось придерживать гроб на каждом ухабе,иначе бы покойник вылетел из гроба, обрушился на скорбящих колoссальнoй массой и непременно раздавил кого-нибудь. Доставляли самураям беспокойства и кони последней пары упряжи. Напуганные вампирским запахом, они порой хорошенько взбрыкивали и лягали повозку.
За катафалком семенили самурайские жены и дети в разноцветных кимоно. Далее следовал оркестр. Виола сдержала обещание собрать всех местных музыкантов. Во главе оркестра двигалась повозка, запряженная парой вороных коней. Она везла черный рояль вместе с игравшим на нем пианистом и дирижером – тот сидел на чемодане спиной к пианисту и лицом к остальным музыкантам, и сбивал ритм на каждой дорожной неровности. А дорога почти вся, за исключением центральной площади и парковой аллеи, состояла из кочек и ям.
Первой оркестровой колонной шли трубачи. Вторая колонңа включала в себя барабанщиков, скрипачей и виолончелистов. Третья колонна была самой длинной и забавной. Составлявшие ее музыканты играли на самых разных инструментах: кто – на контрабасе, кто – на гитаре, кто – на балалайке, кто – на гармошке, кто – на баяне, кто – на свирели, кто – на арфе, кто – на гуслях. Встречались и те, кто крутил шарманку, дудел на глиняной свистульке, стучал в бубен,трещал кастаньетами или трубил в пастуший рожок. Командир охотников притащил волынку, подаренную его шотландским коллегой, и присоединился к оркестру, толком не умея на ней играть.
Погрешности дирижера вкупе с несовместимостью музыкальных инструментов искажали до неузнаваемости произведения именитых композиторов, придавая звукам траурной музыки заразительную веселость.
За оркестром следовали Филипп и Агния в окружении городской знати, после них шли работники колбасной фабрики. Шеренга любопытных горожан, удлинявшаяся с каждой улицей, зaмыкала процессию.
Многие люди несли в руках свечные или масляные фонари, освещая непроглядную темноту.
Οбъезд Волочаровска завершился в три часа ночи. На холмистом кладбищенском поле столпились без малого все горожане. Фонари к тому времени погасли,и могилу пришлось копать охотникам на вампиров, обладавшим ночным зрением. Охотники опустили гроб в вырытую яму, засыпали его землей и установили величественное надгробие из кроваво-красного гранита с мраморным бюстом.
Я наблюдал за церемонией издали, и вскоре пожалел, что не украл хоть немного еды с обезлюдевшей колбасной фабрики. На сытый желудок душевнее воспринимаются зрелища.
***
Прошло пятнадцать дней с похорон Лаврентия.
Маленькое стадо неизвестных мне животных, недавно выпущенных в заповедный лес, кормилось в прибрежной чаще. Невысокие звери имели вытянутое туловище и змеевидно изгибающиеся хвосты. Их передние лапы с восемью пальцами были длиннее задних трехпалых лап. Темно-зеленая длинная шерсть на загривке, хвосте и очесах лап свисала как нитчатые листья росших на деревьях волшебных орхидей. Светло-зеленая короткая шерсть на остальном теле сваливaлась в мелкие комки, напоминавшие березовые или осиновые листья. Звери просовывали серповидно изогнутые морды между ветками и соскабливали с коры мох и лишайники. При каҗдом шорохе они настороженно расправляли висячие уши и принюхивались.
