Всеволод Болдырев - Судьба-Полынь Книга I
— А я стану обсуждать. Ибо — глупость несусветная. Это двенадцатый случай за прошедшие пять седмиц, когда военный трибунал незаслуженно лишает звания и казнит, отправляет в тюрьмы и ссылает в каменоломни молодых солдат. Опростоволосились на празднике — теперь лютуют. Ни один офицер не был наказан! Смею напомнить, что солдат показал себя храбрецом при нападении великанов на Сайнарию и спас несколько высокопоставленных особ. Сам получил ранения, но продолжал защищать людей. За что получил благодарность и награду… Посему — вот вам мое единственное, окончательное слово. Предлагаю солдата оправдать. Он и так лишился меча и уже никогда не вернется в армию. Тот, кто хоть раз брал в руки меч — поймет, что это значит для едва оперившегося воина. Я говорю: невиновен. Думаю, Совет поддержал бы меня.
Ильгар смотрел в спину удаляющегося Ракавира со смешанными чувствами. Он ожидал, что Дарующий, так высоко стоявший в иерархии нового мира, выбросит его из головы и заставит Рику сделать то же самое. Но это… даже поверить сложно.
Суд закончился быстро. Закончился так, как не должен был. И Ильгар радовался этому.
Его освободили прямо в зале. Он отказался от положенного жалования в армии, не захотел и обращаться к местному вербовщику для работы в полях или гончарных и прочих лавках. Просто забрал свою одежду и, к немалому удивлению интенданта, обломок меча. Сунул его за пояс, приложил три пальца ко лбу и вышел на улицу.
Сайнария была подернута соленой пеленой, но чудовищно прекрасной. Как та мелодия в ночи.
Глава 32 Ная
— Что везу? Рыбу соленую, копченую, капусту квашеную, — бубнил Хостен, следуя за офицером патруля и словно ненароком оттесняя того от телеги. — На всю родню везу. Деревенька у нас маленькая, высоко в горах, такого добра не водится. Больше мясо в ходу. Овец разводим. Этим и живем. Потому, кто на ярмарку едет, на всех набирает. Не, в сам Лот не заезжал, что в нем делать? В городе шатров всегда останавливаюсь. Человечек знакомый там имеется, он товар загодя готовит, а я приезжаю, рассчитываюсь. Про шумиху в Лоте? Да, слышал, болтал народ всякое, то ли смута какая, то ли боги напали. Сам ничего не видел. И хорошо, что внутрь, за врата не сунулся, уберегла судьба очутиться в кипящем котле. А вы, значит, зачинщиков ловите? Благое дело. Ишь, удумали чего, негодники, народ будоражить, торговле вредить.
…Патруль появился внезапно. Его уже и не ждали на горной дороге — далековато от Лота. Хорошо, Хостен попридержал колдунов выбраться из бочек, велев потерпеть еще немного. Как чувствовал.
Четверо всадников преградили телеге путь, вынырнув из-за скалы. Пятый дожидался в сторонке. Суровые ребята, все при оружии, напряжены точно тетива на луке. Глаза так и рыскают, осматривают с подозрением телегу и самого возничего. Да не поймешь, чего больше — усердия или страха. Знатную, видимо, задали Дарующие жнецам трепку за упущенных колдунов, головы чьи-то точно полетели, оттого теперь вояки землю носом и рыли.
Окружили телегу по всем правилам, оружие наставили, учинили допрос. Хостен слез с козел, стянув шляпу, кланялся с почтением, с готовностью сбросил мешковину, показал груз. Чопорный офицер в новенькой, словно с парада, форме, кривясь, слушал вполуха. Старая телега, с замызганными неизвестно чем бочками, интереса у него не вызвала. Но приказ есть приказ. Надо досматривать.
— Вы, господин офицер, чего в телеге найти собираетесь? Тут, окромя бочек, ничего нет. А хотите, рыбкой угощу? Оголодали, поди, целый день на дороге торчать на пустой живот, — Хостен опередил жнеца, скинул крышку с ближайшей бочки, запустил огромную пятерню внутрь. Вытащив щедрую горсть, истекающей жирным рассолом рыбы, сунул офицеру в лицо, капая на форму и начищенные до блеска сапоги. — Кушайте, не стесняйтесь. Вкуснотища, хоть с костями ешь. Для служивых не жалко. Я ж понимаю, как нелегко вам приходится.
Офицер отшатнулся от пихаемого угощения, выругался сквозь зубы, узрев пятна на стеганке:
— Что б тебя… зараза!
Возница виновато закачал головой.
— Ай-яй-яй. Извиняюсь, господин офицер, попачкал вас малость. Ща все исправлю, и следа не останется, — плюхнув рыбу в бочку, что во все стороны полетели брызги, привратник схватил грязную тряпку с телеги, потянулся обтереть стеганку.
Жнеца чуть удар не хватил.
— Уйди от меня, старик! — прорычал он, отталкивая подальше не в меру заботливого путника. — Новую форму сгубил, лиходей.
— Не горюйте вы так, делов-то. Хотите, женке отвезу, она постирает? Мы недалече живем, в двух днях пути. А поедем ко мне в гости, я вас бараниной угощу, молочком напою. А, может, и чего покрепче сыщем, — подмигнул Хостен.
— Дурак! — выругался вновь офицер. — Проваливай.
— А капустки опробовать не желаете? Славная, с клюквой, — привратник поспешно сдвинул крышку с другой бочки. — В знак примирения, чтоб обиды никакой у вас не осталось. Не побрезгуйте!
Текущий между грязных пальцев сок вызвал у жнеца омерзение.
— Вот привязался… Убирайся уже, старик, не мешайся под ногами!
— Не хотите, как хотите, — Хостен шмякнул капусту обратно в бочку, обтер об штаны ладонь. — Напрасно не откушали, я ведь от чистого сердца предлагал. — Направился к козлам, похлопал по морде Холодка. — Поехали домой, дружок.
— А знатный у тебя конь, — подошел к вознице один из вояк, со знанием дела оглядел жеребца. — Сильный. Такую тяжесть один тащит, и даже не притомился.
— Порода особая. Эрверская. Сильнючий, как бык, а упрямый, как осел. Если упрется, с места не сдвинешь. Я однажды полдня простоял на обочине под дождем, пока морковкой не задобрил дальше идти, — сокрушенно вздохнул Хостен.
— А где брал жеребца? — не отставал патрульный, продолжая дотошно осматривать Холодка.
— В Наве, на торгу.
— Давно?
— Два года назад, — буркнул Хостен, которому все меньше нравились вопросы мужчины. Он сдвинулся к козлам, положил, словно невзначай, руку на коврик на сиденье.
Служивый пробежался пальцами по шелковистой гриве Холодка.
— Хорош! Красавец! Мой род из поколения в поколение занимается коневодством. А о эрверской породе слыхом не слыхивали… Да и не было в Нарве два года назад торгов — мор у них случился, никого в город не пускали. — Вояка глянул с лукавым прищуром на возницу. — Сдается мне, старик, врешь ты.
— Да к чему мне врать, мил человек? — улыбнулся привратник, краем глаза подмечая, как патрульные, заинтересовавшись разговором, подъехали ближе. — Напутал, может, чуток. Брат покупал, он точнее знает. Приеду, спрошу.
Служивый не унимался.
— И глаза у твоего жеребца, будто темной пеленой затянуты, а внутри огонь мечется. А ведь конь у тебя не простой, старик.
