Клеймо Солнца (СИ) - Анна Пауль
— Казнь? — переспрашивает она, даже не дыша, и меня пронзает догадка, что она наверняка не слышала такого слова прежде…
— Человека лишают жизни, по приговору суда, это высшая мера наказания. Эвтаназия, — произношу я и сразу же объясняю, — в прошлом так называлась практика прекращения жизни человека, который страдал неизлечимым заболеванием и испытывал невыносимые страдания. Однако теперь, на станции, это слово приобрело совсем другое значение — казнь.
— Как это возможно?! — шепчет землянка ошеломлённо, хватаясь за горло, словно теряя голос.
— Бывает и хуже.
— Что?! Куда хуже?! — голос Габи срывается, а потом она пытается продолжить, то и дело задыхаясь: — Ближние решают, что без тебя мир будет лучше. Что может быть ужаснее, чем отнять жизнь?!
Я с тревогой наблюдаю, как поверхностно девушка дышит.
— Тебе достаточно знать, — решаю я.
— Нет! — убеждённо сообщает она, делает глубокий вдох и выдох. — Ты обещал. Ты обещал мне сказать! Я должна узнать правду.
Качаю головой, оценивающе скользя взглядом по её лицу.
— Скажи мне, Дэннис. Что может быть хуже, чем… смерть? — она запинается на последнем слове. Но меня поражает другое…
Она произнесла моё имя.
Впервые.
Меня поражает, что я вообще обратил на это внимание.
— Пожалуйста, скажи, — не сдаётся Габриэлла, и я начинаю рассказывать, сам не зная, почему не могу остановить поток слов:
— Хуже может быть принудительное использование генного оружия и инженерии на членах семьи или друзьях, которые остаются в живых после тебя. Ты спрашивала, как мы себя исцеляем и умеем ли вообще это делать. Технологии позволили нам достичь невероятного. Чтобы собирать важную информацию о собственном организме, мы используем электронные капсулы со встроенным микропроцессором и биоразлагаемой батареей. Мы глотаем нейростимуляторы для снятия боли — крошечные устройства, которые вводятся в организм и воздействуют на зону, где чувствуется боль. Мы можем легко исправить плохое зрение с помощью бионической линзы, можем усилить способности и так хорошего зрения как минимум в три раза с помощью восьмиминутной безболезненной операции. Беременным мы надеваем на живот специальный пояс с экраном впереди и делаем прозрачное узи, чтобы родители могли увидеть своего малыша. Мы печатаем кости. Можем внедрить в кровь компьютерного чипа-убийцу рака и почти на любой стадии исцелить человека от смертельной болезни. Бирюзовые капсулы сэмпе помогают привыкнуть к частям тела и устройствам, которые внедрили искусственно. Итернум даёт возможность жить до ста сорока пяти, а то и ста шестидесяти лет! Но наша медицина — это не только про исцеление, но и про наказание. Иногда даже казни оказывается недостаточно, и тогда близким того человека, который нарушил закон, в генетический аппарат вносят модификации, вызывая наследственные заболевания. Ни один человек не хочет своему родному такой судьбы, поэтому все молчат.
Я подаюсь навстречу Габриэлле и беру её за руку, так, как это сделала прежде она. Она не пытается убрать руку, и я заглядываю девушке в глаза, когда произношу очень медленно и со значимостью:
— Ты должна понимать. Скорее всего, здесь тебе никто не поможет, а если поможет, то никогда — слышишь?! — никогда в этом не признается другим. Ты должна это помнить. Если хочешь выжить.
Я убираю руку и отодвигаюсь, словно эти слова отняли все мои силы.
— И ты тоже?
Мы смотрим друг на друга.
«В любом случае ты попадёшь на шахматную доску в качестве определённой фигуры, сам знаешь, какой» — «Как пешка может победить?» — «Философский вопрос. Но правильный ответ лишь один: никак. Можно только перестать ею быть».
«Ты влюбился?» — «Когда ты произносишь это, звучит просто ужасно».
«Боже мой, сынок, на что ты решился ради этой девочки?» — «На то, чего не мог сделать ради себя самого».
— Не знаю, — наконец произношу я, но девушку такой ответ, конечно, не устраивает.
— Почему ты мне помогаешь? — настойчиво спрашивает она, и я понимаю, что даже Ньюта обмануть — и то кажется задачей более реальной, чем проигнорировать вопрос Габриэллы.
А отвечать я совсем не готов. И, вероятно, никогда не буду готов. Поэтому я делаю единственное, что должно напугать её достаточно, чтобы она больше не поднимала эту тему. По крайне мере, надеюсь, что это сработает…
Я всегда гордился тем, что цвет глаз достался мне от матери. Глупо, как будто он что-то решает в жизни, однако видеть в отражении её глаза — такие родные и любимые — лучше, чем ничего, особенно когда знаешь, что в реальности их, как и саму маму, уже никогда не увидишь…
С самого детства я постоянно слышал от людей, что их пугают мои тёмные глаза, а, когда я вырос, окружающие подшучивали, будто достаточно одного моего взгляда, чтобы люди делали то, что я хочу, но в то же время шутники давали понять, что на себе ощущать этот взгляд не хотят. Лишь некоторые признавались, что он притягивал к себе магнитом, но все сходились во мнении, что выдерживать его непросто.
Я вот я останавливаю его на Габриэлле — прямолинейный и настойчивый, впервые радуясь, что могу заставить человека отказаться от собственного вопроса.
Однако происходит то, чего я не ожидал…
Габриэлла смело встречает мой взгляд…
Мгновения утекают, но свой она так и не отводит, и я начинаю думать: что не так? Я вижу в её глазах удивление, должно быть, то же, что отражается в моих глазах, — удивление, но не страх, любопытство, но точно не смятение.
Мы молча смотрим друг на друга, а время идёт. На одно мгновение в моё сознание забредает опасная мысль, что было бы, если бы я мог не слушать голос разума…
Глупая была идея.
Я делаю вдох, и Габи вздрагивает, словно только заметила, что мы таращимся друг на друга.
— И это создали ваши правители? — поспешно спрашивает она, волшебство момента разрушено, и, хотя я сам к этому стремился, чувствую разочарование.
— С самого начала предполагалось, что каждым крылом будут руководить свои лидеры, — объясняю я сокрушённо. — Между собой крылья должны были оставаться равноправными, но всё быстро вышло из-под контроля. Со временем путём политических игр и интриг лидеры одного крыла
