Ведьмин костёр: обожжённые любовью - Татьяна Геннадьевна Абалова
– Ох, – она поднесла руку ко рту. Тронула дрожащими пальцами губы, – поначалу думала, княжна Ясна стоит на пороге… Рыжий волос обманул. И белое личико. А сейчас вижу, не она.
– Не она, – подтвердила я, хотя поначалу сердце обдало холодом: неужели и в таком виде узнали? – Мы из ватаги перехожих скоморохов.
Я кивнула на стоящих поодаль сотоварищей.
– Что хотела, милая? – она бросила испуганный взгляд на обозных.
– Давно не были в вашем городе. Думали, представление дать для княжеской семьи, а оно вон как… – я, вздохнув, махнула рукой на сгоревший терем.
– Не до представлений нам, – старуха воровато огляделась, не подслушивает ли кто. – Живем под рукой грозного князя Горана, а тот не любит шумных сборищ в городе. И вам бы уйти отсюда подобру-поздорову, пока его люди не явились по ваши души.
– А где сейчас князь Беримир и его семья? Я с княжной Ясной была немного знакома.
– На погосте все, – старушка горестно сжала губы.
– Так уж и все? – надо было отыграть свою роль до конца. – Неужели никто не спасся?
– Точно не скажу, – купчиха покачала головой. – Говорят, кто–то из сестер выжил, но вот где бедняжка теперь, знать не знаю.
– Спасибо, что подсказали, – я низко поклонилась. Как положено, когда благодаришь старых. – Схожу на могилку, отдам дань уважения.
– А чего далеко ходить? Все трое здесь, – старуха указала на пепелище. – На заднем двое закопали, точно собак. И Беримира с семьей, и челядь, что пыталась на защиту встать. Но мой сын все же поставил памятный камень. Боялся гнева нового князя, но поставил. Иначе как–то не по–божески…
Старуха, печально вздохнув, захлопнула ворота.
У меня отказали ноги, и я вынуждена была рукой опереться о стену. Яков сразу понял, подскочил, подставил плечо, о которое я оперлась и потихоньку пошла. Вдоль покосившегося забора, в обход упавших почерневших бревен, что некогда были стенами верхних палат, по запорошенному снегом пеплу, что чавкал под ногами. Так, гуськом, и добрались до пустых конюшен.
Камень я приметила сразу. Валун, который еще нужно было умудриться притащить сюда, пестрел буквами. Я увидела имя отца, матери и… свое. Схватилась за сердце.
– Почему я? – спросила вслух, беспомощно оглянувшись на Петра. – Перепутали? Не поняли, кого хоронили? Волосы, что ли, не видели? Или обгорело все так, что трудно было узнать?..
Одно предположение страшнее другого.
Дядька подошел ближе. Обнял за плечи.
– Вот и хорошо, что считают тебя мертвой, – попытался утешить он.
– Но искали же! Сама была свидетелем, когда всадники в черных одежках расспрашивали, с рыжих девок платки сдергивали. Значит ли это, что кому–то хочется, чтобы меня считали мертвой? Если так, то где имя моей сестры? Неужели жива?
– Не думаю, милая. Горан ее за волосы в сарай поволок, а потом вышел с окровавленным ножом. Сам видел. Я думаю так: предатель приказал всех закопать, а попутали имена не его люди, а соседский сын, что камень сюда приволок.
– Да, купчиха сказала, что одна из дочерей выжила, но не знает, какая, – нашла я оправдание словам Петра.
Постояли молча. Я поплакала. Погладила камень, когда прощалась с родными.
– Теперь в крепость Ратиборов сходить хочу, – сказала я, когда шли обратной дорогой.
– Не пущу, – резко возразил Петр. – Горан близких не пожалел, деревню сжег, а ты в его руки добровольно попасть вознамерилась?
– Сам же говорил, что я на себя не похожа. Даже если столкнемся, не опознает. А мне очень надо на кладбище при крепости попасть. Хочу с Игорем повидаться. Рассказать ему о нашем дитя.
– Нет, не буду рисковать. Не пущу.
– А если выступить с представлением? – вмешался в разговор Яков. – Пойдем всей ватагой. Не люди они, что ли, чтобы отказаться от веселья? Пусть даже не заплатят, но мы Горана и его дружину отвлечем и дадим Ягори могилку отыскать. Пусть поговорит, раз сердце просит.
Петр долго сомневался, но, когда мы вернулись к обозу, Мирела поддержала Якова.
– Девка тоску в себе носит. Пока собственными глазами могилу не увидит, так и будет маяться.
Пока они спорили, я представляла, как пойду на кладбище и не обнаружу имени Игоря на могильном камне. Хоть и привиделось мне прошлое, лица любимого я все же не разглядела. А мало ли рыжих среди нас? А может, само видение было обманным? Ведь могло такое случиться? Могло?
Не случилось. Я стояла у могилы Игоря и пальцами гладила грубо высеченные буквы. Кладбище обнаружилось за крепостной стеной, в самой низине. Здесь снег лежал ломкой коркой. И веяло от земли лютым холодом. Но даже отсюда было слышно, как поют скоморохи частушки, громко трещат балалайки и воют дудочки, а им в ответ раздается хохот зрителей.
Обоз остался дожидаться нас у реки. Коней не распрягали. Женщин и детей с собой не взяли, чтобы сразу, как только закончится представление, рвануть прочь.
На кладбище со мной вместе пошла только Зорька. Думали, что две женщины в темном меньше привлекут внимание. Обманулись.
– Что вы здесь забыли? – грозный голос заставил нас вздрогнуть. Мы крутанулись на пятках, не ожидая, что кто–то может так беззвучно приблизится. Снежный наст под его ногой не хрустнул. Ворон, с камня наблюдающий за нами, не взлетел.
Это был Горан. Хмурый. От него, стоящего в двух шагах от нас, разило пьяной березовицей. От страха я не смогла вымолвить ни слова. Нашлась Зорька.
– Мы брошенное за ненадобностью собираем.
Она вытащила из кармана нитку бус, которую совсем недавно я видела на одной из могил. Моя подружка не может не красть.
– То жертвенный дар для Мокоши, – глаза Горана налились кровью. Он стоял, покачиваясь, весь такой запущенный, с нечесаными вихрами, с торчащей в разные стороны бородой. – А как смеешь ты, чумазая шлында, брать то, что не тебе дадено?
– От кривого тартыги слышу! – огрызнулась она, намеренно отвлекая Горана от меня.
Он пошел на нее. Зорька попятилась, дразня бусами, что заставило его еще больше озвереть. Горан сжал
