Соловьи не поют зимой - Марина Кравцова
А Надя вдруг обняла его так крепко и отчаянно, что сама удивилась этому порыву. Это было даже больше горячего желания, больше тяготения девушки к любимому мужчине. Это был безмолвный крик одиночества, которое юная Соловушка с двенадцати лет, с тех пор, как отпели мать в Успенском соборе города Соловьёвска, носила в себе ледяной печатью.
Водка отлично развязывала язык.
— Прости меня, прости, — сбивчиво шептала Надя, — но я хочу большего. Инчэн… мне было так… так странно все это время… и одиноко. И очень хотелось, чтобы такой, как ты, был рядом… слышал… чувствовал… понимал. Я пьяна и что-то не то говорю? Не сердись. Все это даже не имеет значения. Потому что ты — это ты. Я лучше никого уже не встречу! Просто я тебя…
Она вновь коснулась его губ — с такой сумасшедшей нежностью, какую вряд ли сама в себе подозревала. А потом закрыла глаза и прильнула к груди дракона с очевидным посылом — он мог теперь делать с ней что хочет…
У него были женщины, но ни одну из них не выбирала жемчужина. Никого он так сильно не любил, не желал, не хотел оберегать. Так, как Надю. Его прекрасную Надю. Ему хотелось сказать, что он никогда не оставит её. Она так прочно поселилась в его сердце, что он не сможет уехать, и сделает всё… всё… Но этот её поцелуй не требовал никаких слов, никаких клятв — их сердца обещали друг другу, и две линии судьбы уже сплелись алой лентой небожителей.
Не разрывая поцелуя, Инчэн подхватил Надю на руки и отнёс на постель, осторожно опустил на простыни и наконец отстранился, чтобы снять пиджак.
— Твои глаза сияют ярче звёзд… — прошептал он, прежде чем поцеловать её снова — на этот раз более требовательно, чувственно и горячо. До головокружения, до замирания сердца… И она отвечала, отвечала ему так, как ни одна женщина никогда не смогла бы ответить.
Ему не нужно было спрашивать, он и так знал, что у неё не было мужчин. Его драконья сущность чувствовала это. И оттого Инчэн был предельно нежен, предельно осторожен. Он аккуратно расстёгивал застёжки на одежде Нади и снимал свою, не забыл снять и кулон с шеи девушки, чтобы случайно не порвать красивую цепочку. Ощущал, как Надя дрожит, и шептал ласковые слова о любви, о своих чувствах, о том, что она единственная. И это была правда, они оба это знали. Инчэн не мог лгать, потому что его дракон не позволил бы ему.
Когда он понял, что Надя готова, стал действовать ещё нежнее, ещё мягче, и первый несмелый стон, сорвавшийся с её губ, он поймал своими, украв умопомрачительным поцелуем часть её боли. Двигался медленно, полностью владея собой, но отклик Нади сводил его с ума, руша любые установки контроля. И Инчэн в конце концов не справился, в какой-то миг отпустил себя, теряясь в ощущениях, в её руках и губах, утопая в ней, как в божественном сиянии девяти небес.
А она ловила его губы, приближавшиеся к ней, своими полураскрытыми влажными губами, точно зная теперь, что самые сладкие поцелуи на свете — вот эти… во время обоюдных движений, во время самой жадной близости. Не было никаких сомнений — это не самообман, не красивая праздничная интрижка, это… оно. Её. Навсегда.
На самом пике Инчэн, едва ли отдавая себе отчёт, шептал её имя и признавался в любви как никому и никогда:
— Я люблю тебя, госпожа моего сердца, моя Надя.
— Я люблю тебя, Инчэн, — со стоном отвечала девушка, — как же я тебя люблю…
Её первый мужчина был с ней так нежен, так ласков, так внимателен, что боль потонула в сладостно-острых судорогах, в нарастающем слепящем наслаждении… казалось, оно может длиться бесконечно, но что-то внутри непривычно и удивительно взорвалось, Надя закричала, прогнулась, стиснула тело возлюбленного… и прошептала:
— Люблю тебя… мой дракон… Радость моя…
Они ещё долго лежали обнявшись, а когда Надя заснула, Инчэн смотрел на её умиротворённое лицо и не мог поверить собственному счастью. Не мог поверить, что именно сейчас встретил предназначенную ему женщину. Ему хотелось забрать её, унести в далёкий Персиковый край, чтобы она была только с ним, пела только для него. Но птицы не поют в неволе, он слишком хорошо это знал.
Мама, его светлая и возвышенная матушка, была фениксом, наследницей древней династии, а отец, конечно, драконом. Обычная драконья властность и стремление всё контролировать были в нём особенно сильны, и оттого однажды его бесконечная преданность и любовь стали для мамы золотой клеткой. Но птицы не поют в неволе, а фениксы не живут, не перерождаются, лишь затухают. И она затухала постепенно, пока огонь её силы не начал сопротивляться. И тогда разразился скандал, из-за которого Инчэн потерял обоих родителей.
Сейчас, глядя на Надю, он думал, что обрёл в ней утраченное много лет назад, когда родители ушли.
* * *
Наблюдать за ними в ресторане было утомительно и тоскливо. В глубине души Пан Чжэнь тоже хотелось в кого-то влюбиться, но пока она не могла себе этого позволить. Вот когда она передаст отцу жемчужину, и он поделится её силой со всем кланом, Пан Чжэнь сможет стать как все, любить как все, жить как все. Ей вдруг сделалось грустно, и она на время упустила дракона и его девушку из вида, а когда посмотрела снова — за столиком их уже не было.
Однако найти парочку удалось легко. Они брали ключи от комнаты. Пан Чжэнь улыбнулась своим мыслям и, немного выждав, тоже сняла номер. Поднялась наверх, но к себе так и не прошла. Замерла в конце коридора — ей не нужно было подходить, метка на драконе так и светилась, оставляя яркий след. Имуги ждала.
В прошлом Пан Чжэнь много тренировалась, чтобы различать мельчайшие изменения духовной энергии, видеть самые незначительные её проявления, и теперь была в этом непревзойдённым мастером. Жемчужина дракона сияла так ярко, что будь имуги сильнее, ей бы удалось подойти и с лёгкостью извлечь её. Но Пан Чжэнь была слаба, да и конкретно эта жемчужина мало её привлекала. Куда нужнее ей была та, древняя, одного из сильнейших небесных драконов далёкого прошлого.
Она задумалась, представляя себе это сокровище, и едва не упустила изменение следа. Дракон засыпал.
Выждав ещё некоторое время и убедившись, что сможет беспрепятственно войти, Пан Чжэнь
