Трагическая связь - Джей Бри
Мне ненавистно, что он так думает, и я не могу сдержать своих слов, пропитанных печалью и сочувствием. — Ты был ребенком.
Его слова подобны льду. — Как и ты.
Воздух выбивается из моих легких. Выбивается навсегда, так, словно я никогда больше не буду дышать, как будто я действительно умираю.
Меня устроил бы практически любой ответ, кроме этого.
Мое зрение немного затуманивается, когда я безуспешно пытаюсь ввести кислород в свое тело. Мгновение спустя я чувствую руки на своих щеках, длинные пальцы обхватывают мое лицо, а низкий голос мягко говорит со мной. Кровать сдвигается, когда большое тело ложится рядом со мной, но даже с открытыми глазами я не вижу, кто пытается меня успокоить.
Я предполагаю, что это Норт, пришедший спасти меня, что наконец-то брат Нокса, человек, который знает почти все его секреты, решил положить этому конец и снес дверь, чтобы добраться до меня, потому что моя паника сломила его сдержанность.
Вот только это не Норт.
Нокс тихо бормочет всякую ерунду, которая на самом деле не складывается в правильные предложения, но медленно, мучительно, все равно начинает успокаивать меня.
Прерывистый вздох вырывается из меня, и он прижимается ближе, все еще не касаясь меня ничем, кроме рук. Все это кажется глубоко интимным — то, как мы обмениваемся дыханием и так открыто смотрим друг другу в глаза. Между нами нет ничего скрытого, наши души обнажены друг перед другом, у меня не осталось вопросов об этом мужчине.
Каждый его изломанный и покрытый шрамами дюйм известен мне.
И я люблю все это.
Даже когда он изо всех сил пытается разорвать меня, просто чтобы успокоить демонов в своей голове и ту часть себя, которая никогда не сможет доверять Привязанной.
Его взгляд опускается на слезы, которые все еще беспрепятственно текут по моим щекам, но он не двигается, чтобы вытереть их. Он не боится видеть мои неприкрытые эмоции. Если что, его успокаивает наблюдение за тем, как он непреднамеренно причиняет мне боль.
Знание того, что я способна испытывать угрызения совести и чувство вины, — это успокаивает его.
Возможно, он еще более испорчен, чем я… а может, и нет, потому что это — вовсе не красный флаг. Это признак того, что он такой же измученный, как и я. У него нет розовых очков, искажающих его взгляд на вещи, и он никогда не позволит кому-либо воспользоваться им снова.
Я уже простила его, несмотря на то, что моя грудь болит так сильно, что каждый вдох обжигает, как будто мои легкие в огне. Мне требуется минута, чтобы взять себя в руки, пальцы Нокса не перестают поглаживать мое лицо, его губы все еще шевелятся, издавая тихое, успокаивающее бормотание. Он остается со мной, пока я снова не могу дышать.
Когда он наконец объясняется, это происходит в виде обрывков, бессистемно нанизанных друг на друга. — Я не… не это имел в виду. Я имел в виду, что ты защищалась. Ты была юна, но ты сделала это. А я… нет.
Слезы наворачиваются на мои глаза, травма от того, через что он прошел, все еще так свежа в моей памяти, и я осторожно, медленно двигаюсь, накрывая его руки своими. — Она была всем, что ты знал. У тебя больше никого не было, насколько тебе было известно, и без нее ты бы умер в том доме. Я убила своих родителей. Неважно, что я не хотела этого… это именно то, что я сделала.
Я замолкаю, потому что каждое слово словно лезвие бритвы, режущее меня и заставляющее истекать кровью. Нокс не настаивает на большем, он просто смотрит на меня еще секунду, затем убирает свои руки от моего лица, разрывая эту маленькую связь между нами, и переворачивается на спину рядом со мной. — Я унесу это с собой в могилу, Олеандр.
Это клятва, которой я могу доверять, и я не чувствую необходимости отвечать ему тем же, потому что, конечно, я бы никогда и словом не обмолвилась о его прошлом. Мысль о том, чтобы вот так предать его доверие, доверие, которое он был вынужден оказать мне благодаря своей смерти и нашей душевной связи, вызывает у меня тошноту.
Я также знаю, что это заставило бы мои узы не испытывать ничего, кроме жажды крови и насилия, всех их самых опасных чувств.
Мы погружаемся в напряженное молчание, в котором оба явно застряли в своих собственных головах, разбираясь со всей информацией и травмами, в которые были вынуждены вникать и извлекать из самых глубоких, темных тайников внутри себя. Чем дольше длится молчание, тем больше мне становится не по себе. Нокс не двигается, и его лицо ничего не выдает, но чувство вины за то, что я сделала со своими родителями, терзает меня. Мне хочется вылезти из собственной кожи.
Когда я больше не могу этого выносить, я выпаливаю: — Мне уйти?
Нокс закрывает глаза, его голова опускается обратно на подушки. — Делай, что хочешь.
Это очень милый способ спустить меня с крючка, и я не заслуживаю такой доброты. Вместо того, чтобы принять пас, я достаю его еще немного. — Что изменилось? Что ты увидел в душевной связи, что изменило… все это для тебя? Или мы собираемся завтра выйти из этой комнаты и забыть, что все это когда-либо происходило, и вернуться к тому, что ты ненавидишь меня за то, что я вообще существую?
Он лежит с закрытыми глазами, его лицо обращено к потолку, как будто он молится какому-то богу, созданному им самим, и молчит так долго, что я предполагаю, он никогда мне не ответит. Я позволяю себе снова уткнуться в подушки, говоря себе, что всего через минуту встану и оставлю его в покое. Еще минутку, чтобы насладиться этим пространством с ним, прежде чем я отвяжусь от него.
Он не должен терпеть меня в таком состоянии.
— Ты видела каждую частичку меня, а я — тебя. У меня не осталось ни вопросов, ни пробелов. Ты можешь уйти сейчас, если хочешь, но не уходи ради меня, потому что… я бы предпочел, чтобы ты осталась.
Господи.
Хорошо.
Сколько раз мне нужно заставить этого человека сказать
