Чёрный полдень (СИ) - Тихая Юля

— Кошелёк, — тяжело уронила Абра. Мощная и здоровая, она умела производить впечатление.

Дарша вся сжалась и смотрела в землю. Троленка с любопытством подалась вперёд, а Алика упёрла руки в боки, сияла красными ушами и явно собиралась горячечно грозить полицией, Волчьим Советом и самолично Полуночью.

— Задолбали, — ворчливо отозвалась Када, но калитку отворила.

Дом Царбика стоял ровнёхонько между рядом из типовых кирпичных трёхэтажек и заброшенным теперь дачным пригородом. Этот район почти не пострадал при аварии, и аккуратный бревенчатый домик, окружённый засыпанным песком двором, устоял; сейчас на гретом песке лениво щурили глаза два ужа, царбиковы сыновья-близнецы.

Наша местность никогда не относилась к Гажьему Углу, граница проходила дальше к северо-востоку, у болот, — а наши склоны принадлежали одному из птичьих кланов. Это было давным-давно, когда у зайца парой всегда была зайчиха, и рождались у них одни только зайчата. Потом, когда Полуночь придумала Охоту, мы стали сами ловить своего зверя, и теперь быть ужом ничуть не хуже, чем какой-нибудь лисой.

И всё равно как-то получалось, что в наших местах всё ещё было порядочно гадов. Родители Царбика были саламандрами, и это они усыпали двор песком, а сам Царбик поймал мелкую, влаголюбивую ящерицу и на солнце становился вял. Пара ему досталась такая же: Када оборачивалась бело-кремовой то ли ящерицей, то ли змеёй с двумя тоненькими передними лапками. Она в зверином виде и вовсе была слепа и предпочитала плавать в пещерном озере.

А вот их дети, став ужами, снова стали использовать песчаный двор по назначению.

— Необязательно было приходить такой толпой, — недовольно сообщила нам Када, отворяя дверь позади дома и ступая на лестницу в подвал. — Вы же знаете про коллекцию. Это важно для Царбика, это важно для города. Это искусство, в конце концов!

— Это воровство, — припечатала Абра.

— Кошелёк принадлежит Дарше, — смягчила я. — Если Царбик пожелает, он может предложить свою цену за…

— Тратить на эту ерунду деньги?!

Царбиков музей занимал весь внушительных размеров подвал: экспонаты стояли на полках, висели на стенах и под потолком, а кое-где были кучей навалены в ящиках. Здесь были гипсовые головы из бывшей художественной школы, фрагменты мозаик из театра, деревянная лошадь с карусели, шкатулки и картины, украшения, засыпанные в банку ракушки, мятые платья, раздвижной манекен, много отдельных газетных листов, чугунная печка с кованой решёткой и кукольный домик, комнаты которого были выстланы крошечными вязаными ковриками. Всё это Царбик собирал по разрушенным кварталам и заброшенным домам, тащил в свою берлогу, иногда мыл и складировал для будущих поколений.

Зрители в подвал допускались редко. Одно время Царбик пытался брать плату за входной билет, но в Марпери не было дураков отдавать деньги за то, чтобы посмотреть на чужой хлам.

— Верни Дарше кошелёк, — потребовала Абра без лишних «здравствуй».

— И не ври, что не брал, — вставила Троленка. — Девчонки видели.

По правде, никто ничего не видел, но по лицу Царбика было ясно сразу: виновен.

Кошелёк у Дарши был самый простой, пошитый из плотной коричнево-зелёной ткани на рамке с защёлкой, — Алика с Даршей легко отыскали его в бочке, заполненной «некондицией», то есть всем тем, что не годилось в исторически-художественные ценности. Внутри были и квитанции, и даже пара помятых бумажных десяток и немного мелочи, и Дарша, просияв, хотела было уже двигаться на выход, но Абра поймала её за плечо тяжёлой рукой:

— И серебро.

Царбик стиснул кулаки и пошёл пятнами.

— Где монеты, Царбик?

— Мы пойдём в полицию, — жизнерадостно сказала Алика. — И к директору! Как ты можешь воровать, да ещё и у своих? Это отвратительно, и мы всем коллективом объявим тебе…

— Царбик, верните Дарше деньги, — попросила я. — Это ведь её деньги, а вам будет легче их здесь отыскать. Четыре серебряные монеты номиналом двести.

— Восемьсот?! — возмутилась Када. — Ты нашёл такие деньжищи, старый хламушник, и оставил их здесь?! Как детям на радиодетали подарить полтинник, так денег нет даже в день рождения, а как похоронить в подвале, так…

Царбик весь как-то сгорбился, сжался, и мне стало ужасно за него неловко. В подвале было сыро и плохо пахло, обожаемая «коллекция» похожа на помойку, а Царбик был, по-хорошему, просто больной человек со своей странной придурью. В аварии он потерял всю большую семью и старших детей и после этого немного двинулся.

— Просто верните деньги, — мягко попросила я, пока Алика не начала перечислять свои угрозы по новому кругу. Када сверлила его взглядом, явно придумывая, куда могла бы потратить восемь сотен, которых у неё не должно было быть.

— Это важная улика, — жалобно сказал Царбик. — Монеты доказывают, что…

— Это деньги, — твёрдо сказала Абра.

— А ты не следователь, — добавила Троленка.

— Мы обратимся в полицию, и там…

— Царбик, верните, пожалуйста, деньги.

— Девочки, да ладно вам… может, пойдём?

И тут Абра гаркнула:

— Где они?!

Мы все подпрыгнули, а несчастный Царбик всё-таки провёл нас в самый дальний угол подвала, где долго копался, оглядываясь то на свою пару, то на нас, — и в конце концов вынул из-под обитого гобеленом сундучка узкий чемодан со сломанной ручкой.

Внутри были деньги, — много денег, куда больше, чем четыре монеты Дарши. Почти все они были мятые, искорёженные, многие — несовременные на вид; кое-где было сложно даже признать в монете монету. Начищенные металлические кружки — латунь, мельхиор, никель и даже лунное золото, — блестели витиеватыми цифрами номиналов.

Многие из них были расклоты или пробиты. У других почему-то была заточена кромка или стёсан реверс, а к крышке чемодана Царбик приклеил на скотч несколько очевидно поддельных монет, на которых изображение Большого Волка заменяли то неясные линии, то чья-то оскаленная треугольная морда, то веер тонких хвостов.

Даршины серебряные монеты были здесь же, на дне чемодана. В них тоже была своя странность: глаза Большого Волка здесь были не выпуклыми точками, а сквозными дырками.

— Это важная улика, — едва слышно канючил Царбик, — необходимо сохранить… грязные руки тянут… коллекция дороже этих ваших…

Мне было грустно за него. Что бы он там себе ни придумал, для Царбика этот хлам имел свою непонятную ценность.

— Ах ты скотина, — распалялась тем временем Када. — Сколько здесь? Даже без серебра — тысяча? Больше? Посмотри, ты посмотри только, сколько их! Мы могли бы колодец выкопать и телевизор поставить, мудила! Цветной! Девочки, вы своё всё нашли? Вот и валите отсюда, а я сейчас этому уроду мокрому… у рыб мозгов больше, чем у тебя!

Абра выбрала из чемодана деньги, сунула их в даршин кошелёк, и мы, и правда, пошли. Царбик присел на корточки и накрыл голову руками, а Када кричала всё громче и громче.

— Ну, ладно, — деланно бодро сказала Абра, когда мы вышли за калитку, — до завтра! А ты, балда, деньги припрячь получше. А лучше сходи на почту и отправь домой переводом!

Дарша хлюпнула носом.

— Девки… да не надо мне таких денег!

И, уткнувшись лицом в моё плечо, опять заплакала и забормотала что-то неразборчивое.

Троленка всё прислушивалась, как в подвале разворачивается скандал, а Алика утешать толком не умела, — и я протянула Дарше свой платок, в который она немедленно громко высморкалась.

— Не возьму, — твёрдо сказала Дарша. — Зачем только сунулась. Не зря это дурная примета! Хотите, так берите сами, их как раз четыре штуки. И хоть на почту их, хоть в переплавку. А мне не надо такого! Никакого от них добра.

Две сотни, да ещё одной редкой монетой в серебре, наверняка коллекционной, — немалая сумма, и брать её было неловко. Но Дарша совала деньги нам в руки и убеждала горячечно, что иначе просто выкинет их в грязь, и пусть их никто никогда не найдёт. К сердцу она бережно прижимала кошелёк с квитанциями.

Абра согласилась первая: просто взяла и кинула серебряную монету в карман. И тогда Алика протянула руку тоже, а потом и я, и Троленка.