Кровь и туман (СИ) - Усович Анастасия "nastiel"

Я встаю, включаю свет в комнате. Правой рукой придерживаю телефон, левую поднимаю, чтобы разглядеть шрам, который был для меня сюрпризом, как только мы оказались в этом настоящем.

Ответ нашёлся у Власа. Он напомнил о глубоком продольном порезе, который я получила, когда въехала на велосипеде в стеклянную витрину.

Мне было тринадцать.

— Хочешь сказать, мы с тобой были знакомы и до становления стражами? — спрашиваю я.

— Мы в одну школу ходили, только я на класс старше.

— А в предыдущем…? — начинаю я, но не успеваю закончить вопрос — Бен уже понимает, что я хочу спросить и отвечает:

— Я учился в гимназии с физико-математическим уклоном.

— Фу, — я морщу нос. — Я такие места всегда за километр обходила. Ненавижу физику.

— Я тоже, но меня никто не спрашивал в своё время.

Я зачем-то киваю. Отрываю взгляд от ровной линии шрама, перевожу его на отражение в зеркале.

— Из скольких мелких изменений состоим теперь мы, такие непохожие на нас прошлых?

На другом конце провода раздаётся вздох. Тяжёлый. Продолжительный. Надрывный.

— Давай без философских размышлений посреди ночи, хорошо? — просит он. — Хотя бы сегодня.

Я соглашаюсь, мы прерываем звонок. Его просьба проигрывается в моей голове ещё несколько мгновений: ровно столько, сколько требуется для того, чтобы осознать — в этот раз он обращался не только ко мне, но и к себе самому.

Ведь не только я этой ночью не могу сомкнуть глаз.

Глава 3

Нина не похожа на ту, кто балансирует между жизнью и смертью. Она сильная даже сейчас, когда обездвижена лекарствами и ядом, никак не желающим покидать её тело. Я восхищаюсь ею. И очень хочу помочь. Как и Бен, который сидит по другую сторону от нашей общей сестры по несчастью и некрепко сжимает её ладонь.

Раньше я смотрела на него сквозь пальцы, не замечая ни теней под глазами, ни ссутулившейся спины, ни местами слишком сильно измятой одежды. Но теперь, после всего сказанного накануне и того, что осталось за тяжёлыми паузами, я вижу.

Страдает Бен не меньше; просто старается держаться, тогда как я опустила руки, даже не приступив к бою.

— Мы должны что-то сделать, — говорю я.

Но даже после десятка раз, когда я произношу одну и ту же чёртову фразу как заведённая, слова магическим образом не превращаются в панацею.

Бен понимает это лучше меня, именно поэтому он тихо фыркает.

— Единственное, что ей поможет — антидот. А его до сих пор не нашли, потому что …

— Вирусные клетки гибнут при контакте с внешней средой, — я по памяти цитирую строчку из карточки, которую, наверное, уже знаю лучше любого миротворца.

Ёрзаю на стуле, приближаясь ближе к Нине. Вторю Бену, осторожно зажимая её ладонь между своими двумя. Кожа тёплая, сухая, жёлтая. Между пальцев проглядывают неглубокие трещинки. Вирус медленно, но верно лишает её жизненных сил, и кто знает, когда наступит момент, когда этих самых сил у Нины уже не останется.

Я знаю о происшествии из Беновых уст. Это был третий день после нашего возвращения, и тогда я впервые увидела, что значит растерянный и неспособный подобрать слов Бен: сначала он выхаживал по моей комнате, наворачивая такие петли, что меня, лежащую на кровати, даже начало тошнить, а потом принялся сыпать странными поговорками и метафорами, вроде «любопытство сгубило кошку» и «подкинули троянского коня».

Пока он не успокоился, мне не удалось выудить из него и капли информации. Зато потом посыпалось:

— Она всех спасла, — произнёс Бен, опираясь на край письменного стола. — Было задание, с которого стражи привезли из земель Волшебного народца всякие угощения. Всё это было оттащено на кухню, по решению Дмитрия готовился праздничный ужин. Нина, чёрт бы её побрал, накануне провинилась и была сослана туда же на дежурство. — Тут Бен рассмеялся. Я навсегда запомню этот полный колкого холода гогот, который отныне боюсь когда-либо снова услышать. — Она открыла вино и сделала добротный глоток, а затем.… Ну, ты знаешь — худшее похмелье в истории. Она лишь чудом в живых осталась.

«Или потому, что истории так захотелось», — думала я про себя.

Только благодаря Нине жертв не стало в десятки раз больше, и именно поэтому она до сих пор здесь, а каждый в штабе до сих пор считает её спасение одной из своих основных задач. Конечно, Бен говорит мне, что не в долге дело, а в том, что стражи — семья.

Я припоминаю, что-то подобное ещё в начале моего пути говорила сама Нина, но всё равно не могу отодвинуть скептицизм на задворки сознания. Повидав много семей, членам которой друг до друга дела не было и нет, теперь не могу относиться с доверием к сему институту как таковому.

— Что насчёт Волшебного народца? — спрашиваю я. — Интересовались, какого чёрта они творят?

— Королевы всё отрицают, мол, их подарки — это дар, а не проклятье. И вообще играют не королев, а див каких-то: вздыхают, глаза закатывают, наперебой кричат о том, что их дворы со стражами испокон веков только дружбу и водили…

— А что, не правда?

— Ну Летний ещё ладно, а вот Зимний… взять хотя бы этих пиратов.

Бен обрывает себя на полуслове, оставляя мысль недосказанной. Но я и так всё прекрасно понимаю. Мой Кирилл — выходец из Зимнего двора, — и здесь он ярчайший представитель своей расы: коварный, мстительный, недобрый… ведомый. Чем-то, например, местью… Или кем-то?

— Ты только не обижайся, — говорит Бен чуть погодя. — Я Кирилла ни в чём не обвиняю. Ну, кроме того, в чём он реально виноват.

— Спасибо, — киваю я. — Вот только кто знает, вдруг и правда всё настолько печально.

Разговор с Кириллом, тот, в Огненных землях, я помню хорошо. В том числе и реальную его историю: про родителей и заключение, из которого он сбежал, не желая становиться мальчиком на побегушках у королевы Зимнего двора.

Если это настоящее могло измениться в любой из плоскостей, оно могло затронуть и эту, а Кирилл — стать не просто подданным, но солдатом у той, которая по определению не имеет ничего общего с честностью или добротой.

— Ты знаешь, — утверджает Бен. Выпускает ладонь Нины, суёт руку в карман куртки и достаёт оттуда какой-то смятый листок бумаги. Протягивает его мне, и только когда я принимаю, добавляет: — Вот.

Стараюсь не выдавать волнения, но пальцы немного подрагивают, когда я разворачиваю бумажку. На расчерченной клеткой желтизне много бессмысленных каракуль, самое главное разбросано между ними короткими просветами. Видимо, меня мучил целый вихрь мыслей, когда я это записывала.

— «Кинотеатр — предприниматель, кафе — продавщица», — вслух зачитываю я улавливаемые обрывки. — «Ценности?», «Перепродажа?», «Коллекция?».

Поднимаю глаза на Бена, когда дохожу до короткого уравнения, где по одну сторону от знака написано имя моего друга, сокращённое до четырёх букв, а по другую нарисована корона.

— И как ты здесь вообще хоть что-то понял? — интересуюсь я.

— Спросил у Вани. И взял это у него же, кстати. В тот день, когда мы только очнулись здесь, я пытался тебя найти, когда ты сбежала, и заглянул в лабораторию хранителей. На столе, за которым Ваня сидел с Виолой и Власом, были разбросаны книги, заметки какие-то. Я любопытства ради ткнул пальцем в одну из них, оказалось — твоя. И Ваня пояснил мне, что у тебя есть теория о том, что пираты выполняют какие-то королевские поручения. То есть, по её приказу, но от своего лица. Кстати, здесь никто не в курсе, что вы с Кириллом друзья. Именно поэтому, должно быть, всё это и находится на уровне теорий.

Я, пожевав губами, ещё раз пробегаю глазами по словам и каракулям. Что же ты за человек, Романова Ярослава из города Дубров? Держишь втайне свою связь с преступником, не докладываешь о том, что знаешь о предстоящих нападениях. Святейшая предательница, плевавшая на законы нравственности и прикрывающаяся моралью дружбы.

Не боится раскрыть собственную причастность, но не может стать палачом для друга.

Не могу её винить. Сама поступила бы так же.