Отражения (СИ) - Соловьева Екатерина

— Вот так, — она сжала его руку с ножом и направила на очищенную картофелину. — А если не придерживать, то соскользнёт!

— Думаю, с этим я справлюсь!

Люциус другой рукой придавил картофелину, и на доске появились тонкие ломтики. Гермиона быстро положила на доску следующую, чувствуя, как близко к ней он сейчас: пряжка ремня задевает поясницу, лёгкий запах сандала кружит голову. Она почти видела, как Люциус улыбается, чуть наклонившись и ероша её волосы на затылке. И заставляла себя подкладывать картошку, чтобы не думать о том, как непозволительно хорошо в его объятьях. Так хорошо, что она не прочь бы, чтобы это продолжалось подольше.

— Мне нравится готовить с тобой, — негромко сказал Люциус куда-то ей в волосы. — Это необычно. И увлекательно.

Гермиона с трудом подавила волну тепла, которая прошла по телу от этих слов, и сосредоточилась на тыльной стороне ладони Малфоя. Она слегка погладила её, коснувшись двух перстней с гладкой оправой.

— Мне тоже, — выдавила ведьма, краснея. — Знаешь, я немного напеваю, когда готовлю…

— Так что тебе сейчас мешает?

— Твоё чувство прекрасного!

— Да что ты! А я бы вот послушал…

Гермиона хихикнула и негромкого запела:

— Играет свет свечи в бокале,

А мы с тобою в зазеркалье,

Скажи, какое заклинанье

Тебя вернёт?

Сверкает лёд зеркал разбитых,

Но ничего не позабыто,

И в море слёз, тобой пролитых,

Корабль плывёт…

— Как-то печально, не находишь? — тихо спросил Люциус. — Впрочем, что там дальше?

— Ну… — смутилась ведьма. Она уже жалела, что невольно выбрала именно эту песню. — Там дальше…

Ты — моё отражение,

Ты — моё наваждение,

Ты — моё искушение.

Мой рай на земле…

— Уже лучше! — рассмеялся Люциус. — А есть у тебя в репертуаре что-нибудь весёлое?

— Оу, сейчас вспомню!

Подгорело жаркое,

Это что же такое…

Когда с нарезкой было покончено, Гермиона сунула в печь противень, сняла прихватки в виде лягушек.

— Ну, теперь осталось только ждать!

Они успели опрокинуть ещё пару бокалов и перекинуться байками о временах Хогвартса, как минуло полчаса и кухня наполнилась дивным ароматом.

— Как вкусно пахнет! — зажмурившись, потянул носом Люциус. — Сервируй скорее стол! Хочу попробовать, что у нас там получилось.

Они устроились прямо там, на кухне, за широким столом, наспех накрытым белоснежной скатертью. Вино играло в пузатых бокалах, а на тарелках дымилось сочное мясо с гарниром в румяной корочке.

— М-м-м! — Гермиона прикрыла глаза от удовольствия. — В первый раз получается так вкусно!

— Да, — согласился Люциус. — В тебе пропал отличный кулинар! Дашь Хэнку пару уроков?

Гермиона рассмеялась.

После позднего ужина он протянул ей руку.

— Пойдём. Покажу кое-что.

Они трансгрессировали куда-то, и в первые минуты Гермиона решила, что это чердак мэнора. Но это оказалась просторная мансарда. За стенами уже почти стемнело, и огромное окно в крыше заливали чернильные сумерки. Пахло воспоминаниями, забытыми мечтами и немного «Доксицидом».

Люциус наколдовал несколько светящихся огоньков. Они тропическими светлячками плыли, выхватывая из тьмы предметы вокруг: старые картины с пейзажами, сундуки, кованые железом, причудливые канделябры. Казалось, само время застыло здесь, накопившись в разных предметах и углах, затканных паутиной.

— Садись, — он отряхнул от пыли видавший виды диван с клетчатой обивкой и набросил на него толстый плед.

Пружины скрипнули под их весом. Гермиона сквозь опущенные ресницы смотрела, как Люциус закурил свой бриар и откинулся на спинку, выпуская сизый дым. По мансарде поплыл аромат яблочного табака.

Снаружи сердился ветер, негодуя, что его не впускали в тепло. Он выл в водосточных трубах, шумел кронами деревьев в парке, срывая листья, и скоро по стеклу закапали первые капли. Они стекали длинными дорожками, скапливаясь в углублениях деревянных рам, ложились прозрачными кляксами на невидимый пергамент окна, и всё строчили, строчили кому-то свои бесконечные послания. Всё громче и громче барабанил дождь, а потом перестук сменился монотонным гулом.

Гермиона с тихой улыбкой поджала под себя ноги и следила за огоньком, проплывающим над самым потолком.

— Я люблю дождь. Он тоже поёт свою песню. Поёт тебе одной… это замечательное место. Ты часто бываешь здесь?

Люциус помолчал, выбивая трубку и собираясь с мыслями. А потом подвинулся ближе к ней.

— Я любил играть здесь маленьким. Давным-давно. Когда у тебя нет палочки и есть воображение, любой чердак для тебя — волшебный замок. Можешь себе представить, сколько драконов и троллей я здесь сразил?

— Просто поразительно! Люциус Малфой тоже был маленьким! — рассмеялась Гермиона. — Может, ты ещё и чувствовать умеешь?

— Я ведь живой человек, а не статуя какая-нибудь.

И Гермиона поняла, что тогда, в первую ночь он говорил «Я живой человек». Она замерла, поймав его глубокий, проникающий в душу взгляд. Люциус наклонился и коснулся её губ своими, легко, словно бабочка задевает крыльями, пролетая мимо. Гермиона не шевелилась, боясь потревожить момент. Сердце колотилось, как бешеное. От Люциуса пахло сладковатым табаком и шерри. И ещё чарующе — сандалом.

А он касался ещё и ещё — нежно и невесомо, будто боясь спугнуть её. Гермиона потянулась к нему и поймала его губы своими. Она обвила шею Малфоя руками, и почувствовала, как его язык дразняще водит внутри. Выдохнув, Гермиона впустила его в рот и прикрыла глаза от удовольствия чувственной ласки.

Голова кружилась, и она не сразу поняла, что рука Люциуса мягко, но настойчиво сжала её бедро. А потом поднялась выше, поглаживая нежную кожу и сминая подол.

Гермиона зарылась руками в его мягкие волосы, позволяя сдвинуть ногу, чтобы его пальцы могли ласкать её суть. Она таяла под его поцелуями, а когда запрокинула голову, губы Люциуса чуть прихватили шею, спустились к ключицам, оголяя грудь. Гермиона охнула, почувствовав в себе его пальцы. Невыносимая, жестокая пытка…

Изнемогая от нетерпения, она хаотично дёргала пуговицы рубашки Малфоя, и наконец освободила его от неё. Гермиона провела по гладкой груди, которая вздымалась под её ладонями, там билось сердце, неровно и часто.

— Если ты умеешь любить, покажи мне, как сильно! — попросила она.

Гермиона встретилась глазами с Люциусом, и её обжёг его голодный взгляд. Руки её скользнули ниже, по гладким тёплым бокам, потом остановились на холодной пряжке. С ней Гермиона расправилась быстрее. Брюки вместе с ремнём упали на пол, звякнув застёжкой.

— Люциус…

Его не нужно было просить дважды. Он усадил Гермиону на себя и, обхватив за бёдра, вошёл. Она вскрикнула и обхватила его плечи.

Люциус крепче прижал её к себе.

— Больно?

— Тебя всегда так много…

Он взял в ладони её лицо и завладел губами, жадно и властно. А потом, уже не выдерживая, принялся двигаться, покачивая её на себе.

Гермиона застонала от невероятных ощущений. Она не замечала, как стиснула ногтями плечи Люциуса, как шире раздвинула ноги, подстраиваясь под его темп.

Это было что-то неповторимо прекрасное, восхитительное. Они словно были созданы друг для друга. Гермиона прижималась к Люциусу сильнее, чтобы ощутить себя с ним единым целым, насадиться на него плотнее, глубже.

— Возьми меня, возьми… Ещё…

Она чувствовала его руки, до боли сминающие её ягодицы, губы, сомкнувшиеся на соске. И его самого внутри — горячего, обжигающего удовольствием каждого толчка. Вцепившись в спинку дивана и захватив прядь белых волос, Гермиона принялась скользить вниз-вверх, подаваясь чуть назад.

— Что ты… что ты со мной делаешь… — хрипло простонал Люциус.

Он сжал её бёдра и с рычанием ускорился так, что довёл её до пика. Гермиона ещё кричала, когда он уложил её на спину и подхватил под коленки. Несколько сильных движений — и Люциус со стоном упал на неё.

— Люциус… — она хотела сказать что-то важное, но никак не могла вынырнуть из неги, в которой плавало сознание.