Право на жизнь (СИ) - Гущина Яна

Закончив мыться, мы разобрали из стиральной машины чистую подсушенную одежду. Я поспешно прикрыла свою наготу и нервно сглотнула застрявший в горле ком.

Когда нас вернули в распределитель, я даже боялась поднять глаза на Макса. Он видел меня голой, а я - его. Я готова была сгореть от стыда! Однако приходилось делать вид, что ничего из ряда вон выходящего не произошло. Отныне надо было менять своё отношение ко всему: теперь было нормой являть своё обнажённое тело взглядам присутствующих. Такова суровая реальность.

Окружающие отнеслись ко всему происходящему с большим безразличием. Видимо, все давно были женаты, и ничем подобным смутить их было невозможно. Но у меня продолжали пылать щёки и стыдливо дрожать губы.

Да что со мной? Ведь совсем недавно я бесстыже совращала Кирилла, мечтая заняться с ним любовь. Я, как похотливая самка, сделала всё возможное, чтобы он овладел мной, да только он ушёл в ванну. Но почему сейчас я веду себя настолько глупо? Можно подумать, только вчера родилась! Аж злость вспыхнула на саму себя.

- Ничего страшного не произошло, - решил подбодрить меня Максим и отважился взять за руку. - Не подавай вида, что сконфужена. Для замужней женщины в порядке вещей видеть обнажённого возбуждённого мужчину.

- Может и так, - прошипела я, злясь на него, что он решил заговорить на эту тему. - Но мы с тобой не муж и жена, так что представь, каково мне!

- Да, ты права, это ужас, - подшутил он надо мной, состроив трагическую мину. - Видимо, я так безобразен, что ты чуть не лишилась чувств, увидев меня без одежды!

Я недовольно засопела. Он ещё и смеётся! Да, я действительно чуть не лишилась чувств, но не от его безобразия, а от вида крепкого мужского тела. Вот уж не думала, что Максим так хорошо сложён! Чёрт бы его побрал! Зачем только увидела его раздетым? Теперь он не шёл у меня из головы!

- Отстань, - оборвала его речь, чтобы он не вздумал развить её. Мало ли над чем ещё ему вздумается пошутить.

Но Максим и не подумал отставать. Вместо этого он обнял меня, вроде как из приступа нежности, а сам быстро зашептал на ухо.

- Послушай, если ты не перестанешь краснеть, как девственница, и продолжать строить из себя саму застенчивость, то вокруг могут догадаться, что мы с тобой не муж и жена. Ты ведёшь себя, как пугливый подросток, не познавший секса. Делай вид, что ничего особенного не происходит.

Его слова меня взбесили. Хоть он и не знал, что я действительно, была девственницей, но это не делало меня бессовестной распутной женщиной, готовой демонстрировать прелести каждому, кто оказался рядом!

- Ты вообще в своём уме? - напала я на него. - Сам подумай, какую чушь ты несёшь! Даже если мы с тобой были бы сто лет женаты и имели десятерых детей, это не означало бы, что я без стеснения могла бы раздеваться при посторонних мужчинах!

Макс промолчал, сочувствующе погладив по голове, но потом всё же вставил:

- Держись. Придётся вынести всё.

- А для чего? - во мне разгорелось негодование. - Для чего терпеть унижения, лишения и побои? Лишь для того, чтобы стать податливой биомассой для экспериментов людей, считающих нас вторым сортом? Легче взбунтоваться и показать, что нами нельзя помыкать! Что мы ничуть не хуже них!

- Тише, тише, - он снова погладил меня по голове и его слова прозвучали очень нежно. -Успокойся, пожалуйста. Поверь, я понимаю тебя и разделяю твои чувства. Но пока не время бунтовать. Кроме нашей гордости у нас нет ничего, да и над ней надзиратели успели поглумиться, подавив и растоптав. Чтобы показать им, что мы - люди, с которыми необходимо считаться, нам надо подготовиться. Нужно организовать повстанческое движение, вооружиться. Тогда можно и доказывать что -то. А сейчас, восстав, мы докажем только свою глупость. Нас просто убьют.

- Лучше умереть, чем терпеть унижения! - я никак не могла угомониться, отчего стала говорить громче, чем стоило, поэтому Макс сильнее прижал меня к груди, чтобы заглушить мой голос.

- Будь гибче и мудрее. Есть вещи, которые можно стерпеть, а есть те, которые терпеть нельзя. Нас не избили, те искалечили, не изнасиловали.

- Так что, подождём, когда это произойдёт? - вновь вспылила я, окончательно теряя голову.

- Ты знаешь как изменить наше положение? - судя по интонации, Максим начал терять терпение.

- Нет, - рявкнула я, осознавая свою беспомощность.

- Вот и я пока не знаю, что и как можно изменить. Мы с тобой разделяем участь всех тех, кто был рождён в нашем мире, отгороженном от суровой реальности. Пришла пора столкнуться с ужасами новой жизни. Слабые будут сломлены и убиты. Только сильные стерпят всё, чтобы отомстить за родных и добиться свободы. Мы вдвоём не сможем переломить ситуацию.

Его слова потонули в перестуке колёс подходящего товарного поезда. Дав гудок, локомотив протянул вперёд и заскрипел тормозными колодками. Он остановился с шипением. Вагоны поравнялись с сортировочными клетками.

Судя по беготне и подготовке конвоиров, всех, кто прошёл регистрацию, должны были погрузить в этот поезд, но в разные вагоны, согласно распределению. Людей было очень много, а вагонов мало. Стало понятно, что ехать придётся в жуткой тесноте. К тому же вагоны были предназначены для перевозки грузов, а не для перевозки людей. Не было ни одного окна. Имелись только двери, расположенные в самом начале вагона.

Вооружённые люди прошли к вагонным дверям, и с трудом открыли их. Двери сместились, раскрыв тёмный зев затхлых вагонов.

Распределительные клетки открыли. Чтобы никто не сбежал, от клеток до дверей вагонов выстроились конвоиры живым коридором. Подгоняемые громкими криками, мы прошли к вагонам и залезли внутрь. Узкие щели-оконца под потолком не давали ни света, ни свежести. На полу лежала затхлая солома, а в углу возвышалась гора потрёпанных одеял.

Как только все мы, находящиеся в одном распределительном блоке, оказались внутри, на подножку запрыгнул один из конвоиров.

- Спать будете на соломе, укрываться одеялами. В конце вагона туалет, вернее - дыра в полу. Если начнётся мор, или болезни, вы будете убиты и сожжены.

Его речь почему-то никак не подействовали на меня. Он не сказал ничего такого, чего бы я не знала. И так ясно, что кровати никто нам сюда не занесёт, а в случае болезней, никто лечить нас не будет. Так что сожжение - логическое завершение нашего путешествия. Уж лучше быть сожженной заживо, чем быть изнасилованной, или стать подопытной, ведь неизвестно, какие эксперименты хотят провести над нами.

В нашем вагоне были только супружеские пары. Поэтому люди тут же разобрали одеяла и разбрелись по вагону, обустраивая лежбища. Одеял на всех не хватило, но Максим успел взять для нас одно. Он отвёл меня к стене и бросил одеяло на солому. Мы сели, прижавшись друг к другу. Людей было так много, что едва ли хватило бы места, чтобы лечь.

Как и в автобусе, нас отгородили решёткой от небольшой части вагона, где расположились конвоиры. Там же находилась и входная дверь, отъезжающая вдоль борта. Так мы оказались напрочь отрезанными от выхода. Погрузка была завершена, поезд тронулся.

Ночь сгустилась, наполнив темнотой раскачивающийся и мчащийся вдаль вагон. Все страсти минувшего дня улеглись. К тому же кормить стали сносно, да и оружием бряцать перед носом перестали. Это подействовало на меня умиротворяющее, и сон навалился, как большой медведь.

Расположились все вповалку, кто как смог. Мы с Максимом пристроились среди уставших от передряг таких же мучеников, как мы. Из-за щелей-окон под крышей вагона, на большом ходу поезда внутрь врывался ветер. Стало прохладно. Максим сгрёб меня в охапку, и мы тесно прижались друг к другу, накрывшись одеялом.

* * *

Мерцающий огонёк на посту конвоиров слегка разгонял тьму. Макс лежал на пропахшей плесенью соломе и вспоминал, как в распределительном блоке пришлось раздеться и вымыться. Стыд его вовсе не мучил. Но вот эрекция изводила до сих пор, да так, что он готов был на стенку лезть. Воспоминания об обнажённой Лене обжигали его тело. Девушка была настолько прекрасна, что дух захватывало.