Екатерина Неволина - Два шага до рассвета

Во время расцвета своей карьеры ослепительная красавица, звезда «Мулен Руж» влюбилась в Сергея — заезжего русского офицера, да так сильно, что тайком бежала с ним в Россию. Здесь ей пришлось пережить смерть своего возлюбленного. Что делать чужеземке в чужой холодной стране, над которой к тому же уже собирались грозовые тучи? Жюли искала лишь смерти, которая явилась перед ней в необычном обличье. Все это мне удалось вытянуть из нее буквально по слову. За время подготовки к балу мы немного сблизились с ней, и она оказалась вовсе не такой гордой и холодной, как представлялось с первого взгляда. Сто лет спустя она все еще любила своего Сергея. Я слышала, как менялся ее голос, когда она произносила его имя. Я даже чувствовала, что в ее груди в этот момент снова начинает биться сердце. Если бы меня попросили назвать самую великую историю любви, я назвала бы не имена Ромео и Джульетты — что успели они, умершие слишком рано, чтобы понять, как можно жить друг без друга, — а имена русского офицера и французской танцовщицы. Сергея и Жюли. Я надеюсь, что моя любовь к Артуру будет столь же глубокой и верной, только хотелось бы, чтобы немного более счастливой.

— Ну, что ты теперь скажешь, мой мальчик?

Его голос, как всегда, когда он говорил с Артуром, был полон отеческой заботы. В его присутствии больше всего хотелось опуститься перед ним на колени и откровенно рассказать все, переложить бремя забот и волнений на надежные, крепкие отцовские плечи.

Да, хотелось, но Артур не мог себе этого позволить.

Он уже не помнил, когда именно между ним и Отцом пробежала черная кошка. Скорее всего, упрямство зрело в нем постепенно, накапливаясь в душе по крохотной капельке. И откровенность делалась все более и более невозможной.

Вот и сейчас он усилием воли подавил в себе рвущееся на волю желание открыться и запрятал все мысли о Полине далеко‑далеко в глубь сознания. Чтобы Отец не почуял, чтобы не уловил даже тени запретной мысли.

— Все идет лучшим образом, Отец, — ответил Артур твердым, уверенным голосом. — Полина постепенно осваивается здесь, однако время еще не пришло. Кое‑кто из твоих детей спугнул ее, ты знаешь. Теперь мне приходится быть особенно осторожным и терпеливым.

Старейшина чуть заметно кивнул, расправляя кружевные манжеты, выглядывающие из‑под расшитых золотым шнуром рукавов бархатного черного камзола. Черный цвет особенно подчеркивал пугающий желтоватый, как старый пергамен, тон его лица, вернее даже черепа, обтянутого тонкой сухой кожей, черные провалы глазниц, в которых мрачным пламенем горели черные, с алым отливом глаза… Он уже мало напоминал человека, скорее — древнюю мумию, и Артур не раз задавался вопросом: если так выглядит старейшина, то каков же Патриарх, который раза в три древнее. Древнее Патриарха только прародитель, но о нем не было слышно уже давным‑давно, и никто не знал, что с ним сталось.

— Так когда девчонка будет готова? — спросил вельможа.

— Я делаю все, что возможно, Отец. И внимательно слежу за ней. Здесь она в полной безопасности, и у нас еще есть время, — Артур старался не смотреть в глаза старейшины, впрочем, такое поведение не удивляло того — мало кто по доброй воле осмеливался взглянуть ему в глаза.

— Ты молодец, мой мальчик. Мне сказали, что девочка испытывает к тебе чувства, — слово «чувства» вельможа произнес так, словно выплюнул нечто, жгущее ему язык. — Только будь осторожен, не увлекись этой игрой и сам.

— Да, Отец, я всегда очень осторожен, — Артур низко поклонился и, считая, что аудиенция закончена, собирался покинуть приемный зал.

— Погоди, мы выпьем с тобой за успех дела, — велел старейшина и позвонил в лежащий подле его высокого кресла золоченый колокольчик.

Тут же появился высокий человек. Артур знал, что это личный секретарь Отца, преданный ему до глубины души. Все в этом доме были преданы Отцу. Лишь у него, у Артура, в душе появилась трещинка. Только об этом нельзя было думать. И он стал думать о роскошном лепном потолке, и о дрожащем пламени свечей в массивных золотых канделябрах, и о стенах, покрытых старинными гобеленами, — о чем угодно, только не о…

— Пей, мой верный сын, — снова послышался голос старейшины, и Артур заметил, что камердинер уже почтительно склонился перед ним, протягивая небольшой поднос, на котором стоит высокий тяжелый кубок, украшенный крупными кроваво‑красными рубинами. Кровь — везде кровь. Что поделать, такова доля того, кого приняла в себя тьма, кто нашел в себе силы принять ее в свое сердце.

Артур взял кубок и отпил густую красную жидкость. То, что давало им жизнь. То, без чего любого из них ждала мучительная смерть. Отказаться от этой бодрящей, дающей силы влаги было невозможно, без нее просто‑напросто сносило крышу, и зверь, пока что мирно дремавший где‑то внутри, вырывался наружу, принимал на себя управление совершенным телом — телом, специально приспособленным для того, чтобы охотиться, чтобы убивать.

Несколько жадных глотков — и кубок был пуст.

Поставив его на поднос, Артур еще раз низко поклонился и, как предписывал этикет, пятясь вышел за дверь.

В душе его бушевала буря. Вернуться к Отцу, упасть перед ним на колени и молить о прощении. Нет, не о прощении — о том, чтобы Он сам забрал эту жизнь, ведь отдать ее ради Него — лучшее, о чем только можно мечтать! Разве есть что‑либо, что жалко принести в дар Ему — Отцу, Создателю!..

Артур остановился и оглянулся на огромную, целиком вырезанную из черного дерева дверь в покои старейшины.

И внезапно почувствовал, будто его руки коснулась другая — теплая и нежная рука. Запах фиалок и улыбка, вспыхивающая на ее лице восходящим солнцем… Она надеется на него, он — ее единственная опора, а поэтому он никогда не сможет ее предать, что бы ни случилось.

И Артур, снова почувствовав в себе силы, зашагал дальше, шаг за шагом удаляясь от личных покоев Отца. Он шел к ней.

Более всего Артур завидовал другим Его детям. Они могли не ладить между собой, могли плести интриги друг против друга, но никогда не изменили бы Ему. Даже Владлен, предавший свой Дом, был уверен, что действует против Артура, но не против Отца, и принял смерть, которую Отец всегда дарил своим детям сам, с восторгом и благодарностью. Как хорошо, как легко братьям, перед которыми не стоит такой страшный выбор. Он, Артур, словно бы стал Каином и даже удивлялся, что на гладком белом лбу так и не появилась пылающая печать, что ни Отец, ни братья, похоже, пока просто не замечали ее. Потому что верили ему, потому что не ждали от него предательства. Вместе с тем он прекрасно понимал, что долго так продолжаться не может, и рано или поздно ему либо придется все‑таки делать выбор, либо его сделают за него. Малейшее подозрение — и Отец заставит его поднять взгляд и встретиться с ним глазами. А там у него уже и вправду не останется выбора. Воля старейшины без труда сломит его сопротивление, и Артур расскажет все, что тот захочет. Он сделает все, что велит Отец, словно марионетка, которую дергают за ниточки.