Гранат и Омела (СИ) - Морган Даяна

— Ваше Величество! — пискнув, жалобно позвал Ерихон, явно надеясь, что Ирод за него вступится. — Господин, что это значит⁈ Что происходит⁈

— Это княжево возмездие, выродок, — прорычал Дамиан. — Мы знаем, что ты пытался уничтожить Храм вместе с Горлойсом, покупая у Трастамары гранатовые зерна!

— Нет! Нет! Это ложь! — в панике вскрикнул Ерихон, забившись в руках Дамиана.

— Ты превращал моих братьев в монстров и истязал Симеона, сломил его, вырядился в его одежды, хотя не имел права! — рявкнул он. — Так что кару свою ты заслужил сам, еретик! Это тебе за Симеона!

— Глупец, это обм…

Дамиан вскрыл Ерихону шею. Пальцы обдало мокрым теплом. Влажный хрип быстро затих. Дамиан оттолкнул тело, и оно с грохотом обрушилось на пол. Белая дзимарра стала багровой. Под туловищем в полнейшей тишине стремительно набралась кровавая лужа. Дамиан пинком перевернул Ерихона, резко сорвал с его шеи золотой шнур с символом ватры игнис, усыпанный огненными опалами, и надел на себя. Вытер окровавленные руки о дзимарру и выпрямился.

Храмовники, столпившиеся на входе, переводили ошарашенные взгляды с тела Ерихона на Ирода и, похоже, не понимали, что делать. Король молча наблюдал за казнью того, кого они считали Падре Сервусом, а потом и вовсе с удивительной неспешностью подошел, безразлично глядя на труп.

— Что ж, с предателем кончено. — Посмотрев на храмовников, Ирод властно сказал: — По велению Симеона Эюзби мой брат назначен новым Падре Сервусом. — Он перевел взгляд на Дамиана и мягко добавил: — Пора возвращаться в Лацио. Нас с тобой ждет много дел. И для начала надо навести порядок в Храме.

Дамиан сжал в кулаке символ ватры игнис, чувствуя, как в мыслях зарождается следующая цель, выполнение которой было необходимо для его прощения.

— Сначала мне нужно завершить одно старое дело, — проронил он.

Дорога обратно вновь заняла два дня, и в деревню он въехал глубокой ночью. Луна серебрила землю и превращала появившуюся на траве росу в маленькие драгоценные камни. Мир дышал свежестью и обманным, безмятежным спокойствием. Спешившись, Дамиан привязал двух лошадей у дерева и, дойдя до приземистого дома, постучал в дверь. В тишине комнат кто-то сонно зашевелился. В ушах Дамиана шумела кровь. Мышцы сводило, на шее натянулись жилы, горло пересохло — он надеялся, что она не заметит его напряженности.

Послышались шаги.

Он почувствовал внутри жжение паники.

Раздался шум отодвигаемого засова, дверь с тихим скрипом отворилась. Она выглянула на улицу, сонно щурясь. Весь ее вид излучал тепло и уют, которые сделали ему больно. Ее глаза, видимо, достаточно быстро привыкли к темноте, потому что зрачки расширились.

— Дамиан! — на выходе воскликнула Авалон, бросившись в его объятия. Он ответил на них с колебанием. — Я так испугалась! Где ты был? Ты в порядке? Варес пострадал, но жив, я ему помогла, а Симеон… Прости меня… — Она всхлипнула, и на его кожу упали слезы.

В груди бесновался неукротимый шторм боли. Дамиан приложил палец к ее лживым губам.

— Тише, разбудишь весь дом. — Обхватив ее лицо, он с трудом сглотнул застрявший в горле ком. Отголоски воспоминаний преследовали каждое движение. — В соседней деревне я нашел храмовника, который согласился обвенчать нас, но нужно спешить, к полудню он уедет. Он в таверне в паре часов езды. — Слова на языке приобрели вкус битого стекла, резавшего рот.

— Ты не передумал? Я решила, что ты меня возненавидел.

Он погладил ее по щеке, услышав, как треснул инирский лед, что остался от его сердца.

— Как я мог тебя возненавидеть? — Голос, согревший его горло, казался совершенно чужим. — Я люблю тебя. — Как только эти слова слетели с его языка, он понял, что солгал. — Но нам нужно спешить, иначе опозда…

Авалон прижалась к нему всем телом и поцеловала. Дамиан ответил, чувствуя в ее объятиях сладострастие могильного хлада, а на губах — медленный, смертельный яд, который уже давно отравлял и губил его.

— Ты поедешь со мной? — отстранившись, спросил он с надеждой.

Она нежно улыбнулась и кивнула. Черные распущенные волосы качнулись, точно морская волна. Дамиан ощутил зуд в руках, но сдержался. Они уже направились к лошадям, когда в дверях появился мужской силуэт.

— Авалон? Ты куда?

Она обернулась. В дверном проеме стоял коренастый трастамарец, сжимая в руке нож.

— Хорхе, все в порядке. Мы скоро вернемся, а ты иди ложись, тебе незачем нагружать ногу.

Трастамарец с подозрением уставился на Дамиана. В воздухе ощущался вызов.

— Твои дела не могут дождаться рассвета? — спросил Хорхе угрожающе.

Дамиан глубоко вздохнул. Сердце пропустило удар. Потом повернулся к Авалон и сказал:

— Езжай вперед. После моста держи на запад. Я догоню.

Она нерешительно качнулась на пятках, будто ее одновременно раздирали два желания: повиноваться и остаться. Дамиан протянул руку, провел большим пальцем по ее щеке и мягко спросил:

— Ты мне веришь?

Настороженность исчезла из ее взгляда.

— Да.

— Тогда сделай, как прошу. Нам с этим задирой нужно поговорить.

Дамиан дождался, пока Авалон уедет, и только после этого повернулся обратно к Хорхе. Тот стоял, опираясь на свеже-выструганную трость, мастерски держа равновесие.

— Думаешь я отпущу ее с тобой? — грубо спросил он, вскинув руку с ножом и направив его на Дамиана. — Ты мне не нравишься, cane.

— И что ты сделаешь, калека? Тебе, видимо, трастамарское солнце напекло в голову, раз ты думаешь, что можешь остановить меня.

— Я и на одной ноге могу тебя отделать. Я еду с вами. Если с ней хоть что-нибу…

Из рукава в ладонь Дамиана скользнул короткий кинжал. Он утопил его в животе трастамарца. С его губ сорвался сдавленный возмущенный стон. Дамиан выдернул лезвие и воткнул его еще несколько раз, целясь в легкие.

Ладонь стала мокрой.

Булькающая кровь текла изо рта трастамарца, пока он сползал на землю. Тихий свистящий звук при каждом вздохе казался оглушающим. Дамиан вытер лезвие о рубаху Хорхе, не обращая внимания на его ошалевшие от ужаса глаза. Потом медленно спрятал кинжал в сапог и, выудив из кармана огнива, несколько раз ударил ими друг об друга, высекая огонь. Слетевшие искры упали в солому на пороге, и из них родились изумительно яркие языки пламени. Хорхе затих.

Завалив дверь его телом, Дамиан оседлал коня и убедившись, что бурдюк все так же привязан к седлу, поехал за Авалон. Ее лошадь брела шагом, поэтому нагнал он их сразу после моста.

— Все нормально? — спросила она слегка встревоженно.

Ветер развевал ее длинные волосы и доносил до него оттенки ее запаха: гранатовый сидр, цедра лимона, сок красной смородины, мякоть клюквы, печеная кожица яблока и пряные трастамарские специи. На корне языке Дамиан почувствовал едкий привкус тошноты.

— Да, я ему все объяснил. Больше между нами не будет недоразумений. — Он отвязал бурдюк и протянул ей. — Не хочешь пить? Набрал из источника по дороге сюда.

Она странно на него посмотрела, но все-таки кивнула и, недолго поколебавшись, немного отпила.

— Горькая…

— Наверное, земля попала… — начал Дамиан, но продолжать не пришлось.

Глаза Авалон закатились. Обмякнув, она потеряла равновесие и, зацепившись за стремя, выпала из седла. Он подхватил повод ее лошади, чтобы та не понесла, и остановился. Голову кружило то ли смятение, то ли воодушевление. Дамиан сам не мог до конца разобраться, но одно знал точно: он наконец-то обрел власть над собственными страстями.

На горизонте показался отряд, в хвосте которого по колдобинам поля грохотала карета.

Заложив руки за спину, Дамиан стоял возле лестницы на помост, где устроили очищающий омеловый костер. Снег падал тихими хлопьями, похожими на пепел, изо рта вырывался пар, но ладони его на холоде все равно почему-то вспотели, а гулко бьющееся сердце неприятно несло вскачь. Он не видел ее больше четырех недель, пока шел суд. Ирод сам пожелал сделать процедуру по всем княжевым канонам, чтобы возвестить о новой эре в Храме: честность и непредвзятость. Дамиан не показывался на судах, несмотря на новое положение, которое требовало от него вовлеченности. Он отказывался под предлогом рассмотрения большой кипы бумаг, которые ему предстояло проверить, но на самом деле он боялся, что, увидев ее, снова поддастся яду, которым был отравлен. Однако он все равно знал, чем закончился суд. Она не признала свою вину в шпионстве и убийстве Симеона — она вообще не произнесла ни одного слова за все эти недели.