Дагмар Тродлер - В оковах страсти
Стянув через голову свое платье, я немного погрелась на солнышке. Передо мной пронеслись обрывочные воспоминания о купании в теплой воде и благоухающих эссенциях. Я потянулась. Застежки железного пояса заскрежетали. В двух местах появилась ржавчина, и в том месте, где пояс несколько дней назад жал особенно, появился гной. Вздохнув, я потянулась за платьем.
Спускаться вниз, идти на службу в аббатство, предавать холодной земле тело Эмилии — я повернулась, отодвинула занавес — кровать была пустой. Никто больше не лежал на ней, никто не считал звезды на балдахине по своим пальцам на руке. И это не сон, это явь. Я присела на кровать, с трудом преодолевая головокружение. Эмилия. Эмилия.
Все во мне окаменело. Слезы хрусталиками застыли в глазах. И ничто не волновало меня. За одну-единственную ночь я лишилась всех человеческих чувств.
Занавес пах ладаном. Я обвела пальцем контур одной из звезд. Взглянула на свое запястье. Многочисленные шрамы и струпья, которые я все время сдирала, обвивал кожаный ремень, несколько раз обмотанный вокруг руки. Майя думала, что каждый узел был обозначением прочитанного псалма. Если бы все это было так…
Аделаида вмешалась в спор, произошедший внизу, на улице. Ее нежный голосок срывался от негодования, и я слышала, как кто-то над этим захихикал.
— Господи, пошли мне долготерпение, — как обычно, прошептала она, когда замечала, что ее не принимают всерьез.
Я натянула платье через голову и стала возиться с застежками на поясе. Концы пояса едва сходились. Я втянула живот.
— Терпение. Терпение.
Я сделала глубокий вдох, и пояс застегнулся, больно врезавшись в талию. Когда я в последний раз носила платье? В феврале, на первой неделе Великого поста, когда был найден мертвым, с размозженной лошадиным копытом головой верховный шталмейстер. Я сглотнула. Слишком узко. Для июля уж слишком.
Дрожащими пальцами я освободила застежки. Руками провела по животу, ощупала острый край железных оков, почувствовав под ними тепло, и все поняла…
— Всемогущий.
Месячные. Сколько времени их уже не было у меня? Кровотечение, которое отравляло мое существование, боль в низу живота, вызывавшая у меня плохое настроение, дискомфорт — ничего подобного давно не было, а вместо этого тошнота. Задыхаясь, я схватилась за горло. Перед глазами почернело…
— О Боже, пусть будет не так, прошу, прошу, только не со мной…
Я лихорадочно попыталась вновь застегнуть пояс, но не смогла. Я присела на скамейку. Мысли путались в голове. Строгий пост. Телесные наказания, бессонница. «Так как рука твоя денно и нощно тяжестью лежала на мне, иссушая сок мой…» А если это было волей Божьей — иссушить меня? И я сразу поняла, что обманываюсь в этой надежде. Но как мог допустить Господь, что теперь я ношу в себе ту проклятую ночь, ребенка — плод мести и силы? Это вконец разобьет миф о моей невинности…
В глубоком волнении я рассматривала свои руки, все в шрамах, лежащие на коленях.
Ребенок. Чья кожа чиста, как летнее утро. Любопытные руки, которые хотят познать мир, ножки, которыми он сучит, чтобы завоевать этот мир. Беззубая улыбка, сладковатый запах материнского молока, счастье оттого, что держишь в руках комочек жизни, слышишь его голос, видишь чудо его пробуждения… Мне вспомнились мои умершие братья и сестры. Эмилия, которую я убаюкивала и пеленала.
И почему так угодно Господу, чтобы я обнаружила это в день ее похорон? Одна жизнь угасает, а новая возникает…
Я положила свою руку на живот. Еще ничего не было заметно, но это чудо уже было во мне, Слезы покатились по моим щекам. Мне, как никогда, стал близок и отец этого ребенка, я почувствовала его присутствие, схватилась за голову в глубочайшей растерянности.
— Эрик.
Одно лишь имя, только и всего. Погребенное под обломком ночи, оно выбивалось к дневному свету. Таинственная тень, смущавшая меня на протяжении недель, обрела конкретные очертания. Эрик Воспоминание, болезненное и сладостное одновременно, пробивало себе дорогу глаза голубые, будто цветущий лен, белокурые волосы, в которых играет солнце, смех…
Будет ли ребенок похож на него? Я положила руку на живот, словно желая защитить своего ребенка ото всех передряг в мире, и, сидя на табурете, наклонилась вперед так, что кровь ударила мне в голову.
У Кухенгейма тоже голубые глаза, а волосы — цвета выгоревшей соломы. И выход, по-моему был найден. Белокурое дитя с голубыми глазами, через полгода после заключения брака. Наследник, о котором можно только мечтать. Можно было лгать и дальше. Никто ничего и не заметит, если — я судорожно вздохнула — если свадьбу не перенесут на более поздний срок. Моя свадьба должна была состояться через три недели. Если же ее из-за траура по Эмилии перенесут на месяц, а может, на два или на три, до самой осени, времени года, самого удобного для свадеб, — тогда уже каждый обнаружит во мне развивающийся плод распутства…
Я закрыла лицо руками и заплакала.
— Не нужно, чтобы это видели. Вытрите слезы.
Побледнев от страха, я обернулась. Майя, наморщив лоб, стояла сзади. Майя!
— Ты… ты шпионишь за мной, — в раздражении проговорила я, сжав кулаки. — Это была ты…
— Я служу вам с самого момента вашего рождения, а вы относитесь ко мне с такой неприязнью, — голос ее дрожал. — Я этого не заслужила, фройляйн. Ударьте меня, прогоните прочь, но не считайте шпионкой. — Она подошла ближе. — Шпионит другая. Гизелла. За это она получает от монаха водку и серебро, — прошептала она.
— Откуда ты знаешь? — спросила я.
Майя опустила голову и сжала губы.
— Я принимала у твоей матери все роды, так как же мне не понять, что с вами происходит? Меня просто удивляет, что вы не почувствовали своего положения раньше.
Я протерла глаза, прошептав:
— Что же мне делать? Помоги, Майя!
Она накрыла мою руку своей.
— Сейчас же пойду в лес и соберу можжевельник. Куст за часовней весь в ягодах. Вы примете их с небольшим количеством спорыньи и уже через два дня скинете плод…
— Нет! — вскинулась я.
Не веря своим ушам, моя горничная взглянула на меня.
— Но не хотите же вы сохранить его?
Сохранить. Ребенок язычника, зачатый во грехе, выношенный в одиночестве, бастард, выдаваемый жениху за его собственного ребенка. Ложь всей моей жизни. Вечное проклятие, гарантированное мне. Я с трудом перевела дыхание. Сохранить. Если они докопаются до правды, это принесет смерть нам обоим. Моя рука неуверенно дотронулась до того места, где я когда-нибудь почувствую плод, и я медленно кивнула.
— Но вы же не сможете…
— Я хочу, чтобы он у меня был!
