Елена Грушковская - Человек из пустыни
— Он меня за палец схватил, — возбуждённо прошептал Илидор.
Глаза у него были как у удивлённого ребёнка, ещё не вполне осознавшего, что за чудо свершилось, но переполненного смутным восторгом от познания нового. Опираясь на его плечи и нежно вороша золотисто-русые завитки его волос, рядом стоял Марис, сияя лучистым, умиротворённым взглядом. Глядя на их счастье, Джим испытывал тёплое, щекотное чувство под сердцем, со снисходительным умилением думая: «Какие же ещё они сами дети». Ясные гладкие лбы этих детей венчали серебристые обручи диадем, ещё не ставшие для них обыденностью и носимые ими с упоением и гордостью, торжественно, как если бы это были царские венцы. Всё это было частью восхитительной игры, ещё не потерявшей для них всей прелести новизны; её частью стала теперь ещё и кроватка с младенцем — непременный атрибут семейного счастья и плод их молодой и немного наивной любви.
Джим стоял на балконе, любуясь ярко зеленеющим в солнечных лучах садом и наблюдая за Йорном, трудолюбиво возившимся около пёстрых цветочных клумб, когда на посадочную площадку у дома опустилось такси. В налетевшем порыве ветра огромный сад жизнерадостно зашелестел, и под нарастающий звук этих зелёных аплодисментов на дорожке к дому появился Рэш. Ветер играл золотой копной его волос и трепал светло-голубой летний плащ, а в сумке-кенгуру, прижимаясь к его груди, удивлённо вертел головкой маленький Небби, ещё не видевший ни такого великолепного дома, ни такого огромного сада. Походя мимо клумб, Рэш обратился с каким-то вопросом к Йорну, и тот, выпрямившись, заулыбался, увидев ребёнка. Он стащил, как всегда, свою синюю шапку с головы и с неуклюжим полупоклоном вежливо ответил. Рэш, по-видимому, поблагодарил его и пошёл в направлении крыльца, а Йорн, поблёскивая на солнце лысой макушкой, ещё некоторое время стоял и провожал его добродушной бесхитростной улыбкой. Сердце Джима радостно заколотилось, и он резво бросился в гостиную.
Спускаясь по ступенькам, он видел, как Эннкетин впустил Рэша и встретил учтивым вопросом:
— Что вам угодно, сэр?
— Я лорд Хайо, — представился Рэш. — Приехал по приглашению Джима Райвенна.
— Добро пожаловать, милорд, — поклонился Эннкетин. — Я доложу его светлости.
Джим, бегом спускаясь по лестнице, воскликнул:
— Не нужно докладывать, я уже здесь! Рэш, почему ты не предупредил? Я бы встретил вас и привёз!
— Мы и так не заблудились, — улыбнулся Рэш.
Джим сказал Эннкетину:
— Лорд Хайо пробудет у нас некоторое время. Отнеси его вещи наверх, пожалуйста. И ещё распорядись на кухне насчёт праздничного ужина.
— Слушаю, ваша светлость, — поклонился дворецкий.
Когда Эннкетин ушёл с дорожной сумкой Рэша, Джим горячо расцеловал и Рэша, и малыша Небби. За одним из поцелуев их и застал Илидор, спустившийся в гостиную посмотреть, кто приехал. Джим представил их друг другу, внимательно наблюдая за реакцией сына. Илидор, пожимая руку Рэшу, устремил на него пристальный, зоркий взгляд; по-видимому, он сразу оценил его открытое, благородное лицо и смелые глаза, энергичную линию губ и неуловимую печать достоинства во всей его светлой фигуре, потому что он дружелюбно улыбнулся, сказав:
— Добро пожаловать, милорд. Папа о вас много рассказывал. Рад наконец с вами познакомиться.
Рэш ответил ему такой же искренней и ясной улыбкой.
— Взаимно. Можно без титулов — просто Рэш.
— А это, как я понимаю, мой брат Небро, — проговорил Илидор ласково, целуя кулачок малыша.
Он нежно пощекотал шейку Небби, и тот рассмеялся — звонко, как бубенчик. Знакомство состоялось.
Рэш понравился всем — решительно и сразу. Не прилагая к тому особых усилий и ни перед кем не заискивая, он сумел за один вечер расположить к себе и весёлого Даргана, и задумчивого Серино, пленил Мариса и вызвал симпатию у Эсгина, а Лайд в течение всего ужина не сводил с Рэша зачарованных глаз. Рэш держался просто, естественно и дружелюбно, в разговоре отличался отсутствием лукавства и лицемерия, выражался ясно и недвусмысленно, демонстрируя незаурядный ум, такт и безупречное воспитание. Лучше всего он поладил с Илидором, и уже на следующее утро они вместе ушли гулять в саду с детьми. Они были почти ровесники — Рэш был лишь немногим старше, — и у них нашлось много тем для разговора, а потому они быстро нашли общий язык, сразу, по-видимому, почувствовав друг к другу искреннее и безотчётное расположение. На второй день знакомства они держались уже как старые друзья: глядя на их общение, можно было подумать, что они знакомы целую вечность. Это не могло не радовать Джима.
К решению Джима покинуть Альтерию и поселиться на Флокаре почти все отнеслись с пониманием, хотя и были явно огорчены предстоящей разлукой. Впрочем, с отъездом Джима его общение с семьёй не должно было прекратиться: он пообещал, что пару раз в год как минимум он будет прилетать к ним на Альтерию в гости. Его сыновья хоть и с трудом, но всё же приняли эту новость, тогда как для Эннкетина это оказалось настоящим ударом: преданный слуга ни при каких условиях не желал разлучаться с горячо любимым хозяином. Вечером, натирая Джиму после ванны бальзамом ноги, он выглядел таким расстроенным и бледным, что Джим не мог этого не заметить.
— Эннкетин, что с тобой? — участливо спросил он. — Ты просто убит горем. Что тебя расстроило?
Эннкетин, тяжко вздохнув, опустил голову и на секунду перестал втирать в ступню Джима бальзам, а потом принялся тереть с удвоенной энергией, ничего не ответив.
— Эннкетин, посмотри на меня, — строго, но ласково приказал Джим.
Когда дворецкий поднял на Джима глаза, они были полны слёз. Охваченный беспокойством и жалостью, Джим взял его за руки и повторил свой вопрос:
— Эннкетин, да что такое? Что случилось? Я тебя таким ещё никогда не видел!
— Ваша светлость, — пробормотал Эннкетин тихим, дрожащим и срывающимся от слёз голосом, — если вы уедете, я умру. Мне не жить без вас! Моё сердце уже и так надорвано тем, что мой ненаглядный господин Лейлор от нас уехал, а если ещё и вы… Я недолго проживу, я умру от тоски.
И он, схватив руку Джима, покрыл её поцелуями и облил слезами. Джим и сам расстроился почти до слёз, тронутый до глубины души такой слепой преданностью и горячей привязанностью. Вздохнув, он погладил покрытую узором татуировки голову Эннкетина.
