Вероника Мелан - Мистерия

Послышался шорох одежды, и его ладонь тут же потянула на себя теплая женская.

— Идем! Я готова.

Из-за возни вынырнул из дремы и приоткрыл глаза Пират. Сонно посмотрел на людей, на секунду перестал мурчать, затем вытянул вперед лапы, положил на них голову и сомкнул веки; снова включился «моторчик».

Глава 15

Уровень: Война.

Ветер возле штаба завывал, как и прежде: забивался в щели между камнями, гнул к земле чахлую траву, иногда закручивал пыль в маленькие вихри и через секунду бросал их на камни. Унимался, затихал, а спустя мгновенье принимался завывать вновь — одинокий, ищущий себе нехитрых развлечений; на горизонте клубились серые тучи.

Все, как всегда, не считая того, что воздух был чист и прозрачен — ни гари, ни дыма, ни слышащихся в отдалении выстрелов. Солдаты отдыхали в казармах, новички-«повстанцы» еще не прибыли.

Дэйн жевал печенье из пакета — традиция. Перед тем, как приступить к работе, он всегда выходил сюда, стоял, глядя на одинаковый безрадостный пейзаж, хрустел. И, как всегда, подначивал доктора.

— Скучно тебе, поди, в пустом госпитале?

— Да не особенно.

— Вот и мне чего-то в штабе не скучно. Сиди себе за пультом, дремли — ни перегруппировок, ни слежения за группами, ни заботы о выдаче юнитов. Лепота. Всю жизнь бы так работал.

— Ну да, знаю я тебя. Взвоешь от скуки через сутки.

— Но то через сутки!

— Ани-то еще не надумала руководить повстанцами?

— Нет пока. По-моему, ей на какое-то время хватило Войны.

— И почему я не удивлен?

Эльконто кивнул. Выудил из мешочка остатки раскрошившегося печенья, закинув в рот, отряхнул ладони, а бумагу скрутил в шарик и запихнул в карман широких штанов.

— Там бумаги из Реактора прислали — новые предписания ведения боевых действий. Пойдем посмотрим?

— Угу.

Лагерфельд оттолкнулся от щербатой стены, выбросил камешек, который крутил в пальцах, на землю, и они зашагали к утопленной в земле тяжелой стальной двери.

Снайпер заметил кольцо на руке друга не сразу, а лишь когда тот развернул на столе документ и положил на него руку. А как заметил, почти подпрыгнул на месте и радостно заверещал:

— Думаешь, я поверю, что ты остепенился и затих? Куда там! Так и будешь ко мне приставать, противный, искать шанса, чтобы приобнять меня пьяного или сонного! Думаешь, я тебя не знаю? Уловки! Пыль в глаза! Караул-караул, во мне пытаются унять бдительность!

— Уймешь твою бдительность, как же… — смеялся доктор. — Ты за солдат так не переживаешь, как за свои шары.

— А за чьи еще шары мне переживать? Они у меня уникальные и крайне ценные, потому ты ко мне и лезешь.

— Своих мне мало?

— Да ты просто жадный, думаешь, я не знаю? — осклабился Дэйн, но уже через секунду его улыбка из притворно-злобной сделалась искренней, теплой и настоящей. — А на самом деле я тебя поздравляю, друг. Правда. Рад за тебя.

Тяжелый хлопок по плечу, пятерня в волосах и довольная усмешка.

— Ты сам-то рад?

Лагерфельд, как бывало всегда, когда речь шла о Тайре, мгновенно размяк.

— Еще бы. Уж и не думал, что мне когда-нибудь повезет.

— Так и я не думал. Уж грешным делом размышлял, не подбросить ли тебе, как Пирата, в дом какую-нибудь девку?

— Я бы тебе подбросил!

— Но-но! Не скрежещи зубами — я же не подбросил! Так и подумал, что ты ее отмоешь, причешешь, осмотришь что ни на есть самым чинным образом и выставишь за дверь. Ей стресс, а мне деньги на ветер…

— Какие еще деньги? Вот надо тебе все-таки разок припечатать!

— Да шучу я, шучу, уймись, — Эльконто всегда быстро соображал, где стоит свернуть юмор и перейти на серьезный тон. — Сегодня мы у Аарона собираемся, слышал?

— Мы?

— Ну да — ты, я, Канн и крылатый наш.

— Зачем?

— Ну, как же! Баал обещал дорассказать свою историю.

— Ух ты! Тогда я в деле.

— Вот я так и подумал. Сегодня в шесть у Канна. Не забудь принести выпивку. И захвати слуховой аппарат — у тебя в столе в кабинете лежит, я видел.

— Да, он там… Блин! Вот, сучок! Припечатаю все-таки!

Но Эльконто уже, совсем не напоминая взрослого мужика, с громогласным смехом бросился к двери и был таков.

— Я в толчок! Не теряй! — раздалось из коридора отраженное от стен эхо. — Не скучай, Стиви-и-и-и…. я быстро.

И под конец фразы пукнул.

Лагерфельд отнял руку от документа и со стоном припечатал ее к собственной щеке.

Количество птиц и разнообразие звуков, которые они издавали, поражало: клекот, протяжный свист, радостное чивканье, отрывистые выкрики, заливистые трели.

На Архане птицы отличались преимущественно темным оперением, злыми изогнутыми клювами, облезлыми шеями, цепкими когтями и, в отличие от местных собратьев, не рассиживались на ветках, которых ни в Рууре, ни в Оасусе, насколько помнила Тайра, днем с огнем не найти, а выжидали появившуюся где-нибудь на горизонте падаль. А после дрались за нее, как цепные собаки или пустынные койоты.

Вспомнив об этом, одетая в легкую зеленую курточку, хлопковую водолазку, бордовые штаны и удобные коричневые ботиночки, путница поморщилась.

Здесь же ей нравилось все: беззаботные разноцветные птахи, желто-красная гамма древесных крон, растущая в изобилии трава, резные спинки скамеек, на которых так приятно сидеть — трогать пальцами высохшие прожилки, — витающие в воздухе запахи: влажные, временами пыльные, временами сладкие, всегда с примесью обильно промоченной дождями почвы. Рай. Не нравилось лишь ровное дорожное покрытие из раскатанного плоского камня, которое Стив называл асфальтом, но его, к радости Тайры, было не так много. Растениям хватало, и они не жаловались — она чувствовала.

Улочки, дома, скверы, магазины, пешеходные переходы, клумбы, фонарные ножки, машины, декоративные дверные ручки, витые вывески, торговцы едой и пешеходы-пешеходы-пешеходы. Некоторые люди ездили не на машинах, а, как и она — Тайра — предпочитали велосипеды. Для таких на тротуарах всегда тянулась очерченная белой полосой дорожка. Удобно, практично, здорово.

Она поняла, что заблудилась лишь два часа спустя — слишком много прошла одинаковых лавочек, слишком часто заглядывалась на птиц — и теперь стояла на маленькой площади, крутила головой и отчаянно пыталась вспомнить дорогу, по которой сюда пришла.

Тщетно. Кажется, она старалась нигде не сворачивать, но где-то все-таки свернула. У лавочки с выпечкой не удержалась, прилипла к ее витрине, а потом понеслась не в ту сторону, привлеченная круглой тумбой, залепленной афишами. А после был лепной и удивительно красивый фронтон какого-то театра. Потом торговец воздушными шарами, потом подземный переход, мост, и еще один поворот… Или два.