Багряный декаданс (СИ) - Анастасия Солнцева
Что такое истинное горе? Это что-то простое, понятное, состоящее из слез и стенаний плакальщиц на похоронах? Или это что-то необъяснимое, необъятное, невыразимое? Что-то, что отбирает всё.
На первый взгляд все остается прежним, и все же… все же мир меняется.
Навсегда. Он становится ядовитым, расплавляющим кожу, плоть, кости и дальше, глубже… душу. И даже если в какой-то момент природное стремление к выживанию заставит тебя вдохнуть… тебе придется дышать, заглатывая куски липкой боли.
Больно. Как же больно… мамочка…
— Давно она в таком состоянии? — как сквозь вату услышала я вопрос.
— Понятия не имею. Мы нашли ее бредущей сквозь чащу в лесу, — начал торопливо и взволнованно рассказывать кто-то, стоящий совсем близко. А мне было так плохо, горло сдавило невидимой петлей, все тело болело, словно я повисла на веревке, и кто-то выбил из-под меня стул. И я медленно, но верно умирала. — Кажется, она немного не в себе.
— Немного? — переспросили говорящего и перед глазами закачалось чье-то лицо. Оно казалось знакомым, но думать и вспоминать было непосильной задачей. Потом на лоб легла приятно прохладная ладонь. — Да… плохи твои дела, девочка.
Он говорил что-то еще и, кажется, не мне. Но его голос заглушил этот звук.
Тиканье часов.
Сперва оно было почти незаметным, ненавязчивым, звучащим где-то на фоне. Но постепенно звук становился громче, звонче, требовательнее, привлекая к себе мое внимание.
Именно мое, а не чье-то еще. Только мое.
Заставляя думать о нем. Думать через силу, через боль, через отчаяние, продираясь к нему сквозь мрак, оторопь и безысходность. Он звал к себе, наращивая обороты, ходко отмеряя время и звеня уже не только снаружи, но и в моей голове.
Кто-то застонал, и я смутно сообразила, что это я.
— Кажется, она начала соображать… Эй, ты как? — мистер Элиот, которого я, наконец, узнала, защелкал у меня пальцами перед глазами. — Что с тобой произошло?
— Ваши часы, — промолвила я, уставившись в одну точку — прямо в центр невысокого морщинистого лба преподавателя.
— Что? — он выпрямился, уперев руки в полные боки.
— Ваши часы, — повторила я, слабо ворочая языком. — Достаньте их.
Недоуменно моргнув, он полез в карман коричневой жилетки, плотно обтягивающей выпуклый живот и вынул карманный хронометр на тонкой цепочке. Взглянув на циферблат под стеклянной крышкой, он пробормотал:
— Что такое?
А мне и смотреть на надо было, я уже знала, что там — стрелки кружили вокруг своей оси в диком танце, выдавая оборот за оборотом, словно пытались вырваться из тесноты, а вместо этого приближали момент конца.
Но не только они. Я слышала глухие удары гирей в кабинете истории колдовства, разгоняя пыль внутри громоздких напольных часов, где все четыре стрелки объединились и теперь издавали громкий, протяжный «тииииик!». И если раньше каждая из стрелок выводила собственную партию, то теперь разноголосье слилось в единую мелодию, которая возрастала, восходила к вершине… до тех пор, пока часы не замерли, показав правильное время.
Вскочив на слабые ноги и не слушая несущиеся мне в спину окрики, я выбежала из Академии, сбежала по ступенькам и застыла, потому что поняла — началось. Вот он, момент истины. Точка сингулярности, в которой сошлись вчера, сегодня и завтра.
Я медленно подняла глаза к небу.
Оно приобрело такой насыщенный оранжево-красный оттенок, что резало глаза. Я никогда не думала, что облака умеют гореть и плавиться словно пластилин, опадая крупными тягучими каплями вниз, расплавляя все на своем пути, но именно это и происходило. И оно превосходило в разы всё, что я могла описать словами. Разрываемое, раздираемое, опаляемое, прямо в этот момент небо переставало существовать как часть этого мира. Мира, который ломался, трескался, умирал…
А потом на нас сверху начали падать монстры. Я сразу их узнала, это были те самые эцитоны, с одним из которых я уже успела познакомиться. Они падали, будто десантировались, приземляясь на упругие лапы и сразу же бросались в бой. Отчаянно, бесстрашно, зная, что идут убивать и убивать кроваво, намереваясь искупать нас всех в собственной крови. Они кидались в разные стороны, не имея иной цели, кроме как уничтожить всех и вся. И ничто не могло их удержать, наполненных бессмысленной жестокостью, ненавистью и злобой…
Воздух прорезать дикий вопль, окончившийся задушенным всхлипом. Поведя глазами, словно испуганная лошадь, я увидела, как один из эцитонов бросается вперед, хватает вышедшую из-за угла девушку в синей форме и разрывает её пополам. Мотнув сильным туловищем, он небрежно откинул две части, принадлежавшие еще секунду назад живому человеку, и они разлетелись в разные стороны. Часть с головой рухнула сбоку от меня, и я уставилась в синие распахнутые в стылом ужасе глаза погибшей, чье искаженное лицо навеки сковала уродливая гримаса.
— Что происходит? — это вынесся из дверей Академии мистер Элиот. И застыл на месте, криво распахнув рот и уставившись куда-то за мою спину. За его спиной мельтешили и подпрыгивали студенты, также привлеченные криком. — О, Богиня-Мать…
И вопль повторился. Один, потом другой, потом послышался шум и топот, словно кто-то прорывался, расталкивая толпу. Что там происходило позади я больше не смотрела, лишь слышала. И, судя по тому, что я слышала, народ в отчаянии разбегался, истерично голося невпопад.
Развернувшись, я увидела эциотона, что приземлился на упругие лапы прямо передо мной. Сперва застыл на несколько долгих секунд, принюхался, хотя я не была до конца уверена в наличии у мутантов обонятельных органов, но выступающие на морде отростки задергались и это было очень похоже на то, как шевелится нос у зверей, опознавая новый запах. Эцитон напряг все свои паучьи лапы, готовясь к следующему пряжку, подобрался, пригибаясь ниже к земле, а после кинулся… на меня.
Я не закричала, даже не попыталась броситься на утек, я просто стояла и смотрела, как оно, это создание, летит на меня, растопырив когтистые конечности и обнажив выпуклое брюхо.
«Вот и конец», — подумала я, без сожаления, да и страх куда-то делся. Как вдруг передо мной смазанной полосой вылетела тень и заступила собой смерть, уже наточившую косу.
Я была готова увидеть кого угодно, только не узкую девичью спину, напряженную настолько, что тонкие, так не похожие на мужские, но все же хорошо тренированные мускулы перекатывались под тесной рубашкой школьной формы.
Широкий взмах руки — и она породила волну
