Знак обратной стороны - Татьяна Нартова
Домой мы возвращались на машине дяди Алика – старой, но надежной «Ниве». На мою просьбу о помощи мамин второй муж откликнулся как всегда, с охотой. Я тут же оговорилась, что если ничего не выйдет, не обижусь. Но дядя Алик лишь возмущенно затарахтел:
– Не сходи с ума, девочка. Ты знаешь, для меня ты как родная дочь.
– Спасибо… Для меня вы тоже как второй отец. – И ничуть не слукавила.
Мои родители не развелись лишь по одной причине – развод они посчитали слишком хлопотным делом, предпочтя просто молча разъехаться, для надежности, поселившись в разных странах. Их разрыв стал для меня подобен грому среди ясного неба. Мать никогда не любила выносить ссор из избы, в своей скрытности доходя иногда до абсурда. Она всегда проводила четкую границу между собой и остальным миром, включая в последний и собственное чадо. Так что, когда на другой день после нашей со Славой свадьбы отец пришел нас навестить, и уведомил, что через полтора часа у него самолет, я, мягко говоря, была в шоке.
– И надолго ты улетаешь? – спросила.
– Боюсь, на больший срок, чем ты рассчитываешь, – туманно ответил отец. – Возможно, прилечу на Новый год, но обещать не могу.
– На Новый год? – тупо переспросила я. – Но ведь до него еще пять месяцев…
Тогда-то он все и выложил. Про то, что с матерью они уже давно не живут как супруги. Что в Канаде его ждет друг и место в фирме. И, конечно же, он по-прежнему любит до безумия свою малышку, желает ей огромного счастья и известий о скором прибавлении в нашем сумасшедшем семействе. После чего с совершенно невозмутимым видом отставил чашку с нетронутым чаем и объявил, что ему пора ехать.
– Папа, – остановила я его уже у самого порога, – ты сейчас все это серьезно? Почему я ничего не знала?
– Мы с мамой посчитали, что не стоит портить тебе последние месяцы свободной жизни своими дрязгами. Ты ходила такая счастливая. Теперь, когда у тебя есть муж и свой дом, мое сердце тоже стало спокойно. Не думай, это не спонтанной решение. Наши отношения с Риммой давно перешли в стадию приятельских. Она дорога мне, но смысла жить с ней под одной крышей я не вижу. Мы провели вместе чудесное время. Запомни это и не ругайся с матерью, поняла?
Я и не стала. Просто пару месяцев не разговаривала, вот и все. Как бы отец не старался меня уверить, что счастлив, что ничего дурного не произошло, но я понимала: он в этой ситуации – пострадавшая сторона. Мать принимала его любовь, как должное. Да, они не ругались, я не помню, чтобы при мне было сказано хоть одно грубое слово. Зато в моей памяти явственно отпечаталось то, с каким равнодушием она смотрела на отца, когда тот совершал какой-то промах. Не злостью, не обидой, а именно равнодушием. И когда я захлопнула дверь за отцом в тот день, в день после моего бракосочетания, то поклялась себе, что никогда не буду доводить до такого. И если мои чувства к Доброславу остынут, сразу же сообщу ему об этом.
С тех пор отец приезжал к нам два раза в год, чаще не выходило. Как и обещал, на Новый год и еще на мой день рождения. Но сейчас было лишь начало декабря, и помочь с переездом из больницы было некому, кроме дяди Алика. Сгрузив Славу обратно в коляску, он тяжко выдохнул и шутливо воскликнул:
– Эх, рано я бросил занятия в спортзале!
– И это учитывая, что мои мозги наполовину ссохлись, – глядя куда-то перед собой, мрачно пошутил муж. – А так-то я почти на полкило больше весил.
Дядя Алик громко заржал, словно услышал самую смешную шутку в своей жизни. Потом отер выступившие слезы, оправил свои усы и совершенно серьезным тоном ответил:
– Ты это, Слава, перестань так говорить. Все у тебя хорошо будет. Я, конечно, не медик, но много чего повидал и знаю, что человек – такая тварь живучая, какую еще поискать надо. Ты меньше о плохом думай, вот и все.
– Ладно, – подозрительно легко согласился Доброслав. Но я видела, с каким выражением лица тот выслушивал старика. Челюсти мужа сжались, дыхание замедлилось, словно он готовился броситься в бой. – Буду думать о хорошем.
Я все еще не могла привыкнуть к тому, что больше не надо задирать голову, чтобы посмотреть Славе в глаза. Не могла привыкнуть к тому, что за всем приходится ходить самой, не могла привыкнуть к шороху шин и легкому поскрипыванию колес. В первый раз, когда пришло время Славе купаться, он кинул в меня расческой.
– Выйди, – орал он, как ненормальный. – Выйди отсюда!
Мне пришлось подчиниться, но пока мужчина мылся, я мучительно прислушивалась к каждому плеску. Спустя двадцать томительных минут он сам открыл дверь и тихонько позвал меня:
– Лера, подойди.
– Да, – как ни в чем небывало появилась я перед грозны очи барина.
– Помоги мне отсюда выбраться, у меня голова кружится.
Дело было вовсе не в голове, и я это отлично знала. Доброслав мог двигать ногами, но те плохо слушались. Кое-как, одной рукой держась за краешек ванной, другой – за мое плечо, он перешагнул на резиновый коврик. В мою сторону Слава старался не смотреть. Мне же оставалось усиленно делать вид, что не замечаю его слезы, собравшиеся в уголках глаз. Потом он вытирался. Сам. Руки едва заметно дрожали, не понять – болезнь тому виной или переживания. Я тем временем вытирала брызги на полу.
– Иди, – глухо, невнятно. – Я дальше без тебя.
Пришлось оставить его. Сесть в гостиной и включить телевизор. Громко, чтобы не слышать повторяющихся размеренных ударов кулака о колено. Чтобы Слава не услышал в свою очередь мой плач. До конца дня мы старались не пересекаться, хотя двухкомнатной квартире это довольно сложно сделать. Ничего, выкрутились. Слава сушился феном на кухне, пока я закидывала вещи в стирку и убирала флакончики с шампунями и мылом обратно в шкафчик. Потом он перешел в гостиную, а я отправилась читать книгу в спальне. Муж сам перебрался в кровать, благо, она у нас довольно низкая. И к тому времени, как я закрыла глаза, уже крепко спал, повернувшись ко мне спиной.
Лекарства, напоминания, развешенные по всей квартире, словно перья огромной чудной птицы, угодившей в терновый куст. Все вернулось на круги своя, кроме ежедневных прогулок. Спускать
