Лекарство - Ксения Гранд

– Ты бы так не говорила, если бы провела с ним наедине больше пяти минут.

– Да ладно, ты чего такая строгая? Он ведь тебе тоже нравится.

Поднимаю голову так резко, что Изи невольно отшатывается.

– Нет.

– Хватит это отрицать. Все и так понятно.

– Ничего не понятно, – рычу в ответ и не узнаю свой голос. – Ты ничего не понимаешь. И не знаешь ни о нем, ни о том, что он сделал.

– Конечно, – улыбка тает с ее лица. – Знаю, ты считаешь меня глупой, и, может, так и есть, но я не слепая. И если бы ты не была так зациклена на себе и изредка смотрела по сторонам, то заметила бы.

– Заметила что?

– Как он на тебя смотрит. Так, словно ты особенная, будто среди всех в мире есть только ты.

О чем она? Нет никакого особого взгляда и чувств нет.

– Тогда в зале, когда ты отключилась. Ты бы видела, как он раскидал этих тварей, как бросился к тебе, как сжал в руках…

Хватит. Ты ничего не понимаешь!

– Так, словно ты самое ценное, что есть в зале, что у него есть. Именно тогда я и поняла, что все намного серьезнее, чем я представляла. И если ты этого не замечала, то это ты слепая, а не я.

– Перестань…

Она замолкает, ее голос до сих пор звучит в моей голове. «Сжал в руках, самое ценное…» Нет. У Блэквуда нет ко мне чувств, у него вообще нет чувств. Он просто бесчувственный тиран, машина, которая слепо выполняет приказы. У него даже мнения своего нет. Все, что он делал, это было ради сиринити. Не для меня.

– Почему? В этом нет ничего плохого.

Замолчи, пожалуйста. Не говори ни слова о…

– Если бы на меня кто-либо так смотрел…

– Хватит!

Я больше так не могу. Подрываюсь с дивана и бегу к входной двери.

– Сив, куда ты? Там же холодно!

Выбегаю на подъездную дорожку. Бегу по заснеженному тротуару. Холод? Меня это не волнует. Ни холод, ни боль в коленях, ни тяжесть в спине. Ничего, кроме разъедающей дыры в груди, которая разрастается все больше. С каждым словом, с каждым вдохом, движением. Не могу больше это терпеть. Не в состоянии говорить, не хочу слушать. Просто хочу побыть одна. Чтоб все оставили меня в покое, не задавали вопросов, не мусолили и без того тяжелые мысли. Ноги подкашиваются, но я все не перестаю бежать. Хоть даже и не вижу куда. Пробегаю мимо какого-то дома, выбегаю на шоссе, и только, когда свет ослепляет глаза, останавливаюсь. Звук тормозов, хруст снега. Я стою посреди проезжей дороги и не понимаю, что происходит.

– Сильвер?

Знакомый голос выныривает из окна авто.

– Что ты здесь делаешь посреди дороги?

Я узнаю этот баритон. Это мистер Фармстронг, наш сосед.

– Что произошло? Тебе нужна помощь?

– Все в порядке.

Сказать сейчас, что все в порядке, – значит не сказать вообще ничего. Мистер Фармстронг, может, и пенсионер, но он ведь не слепой. Оборванное платье, потекший макияж, чужой пиджак. Хорошо хоть не видно следов крови на платье.

– Ты уверена? Может, тебе луч…

– Все хорошо, – оборачиваюсь и перехожу дорогу.

– Тебя подвезти?

Неплохая мысль, но куда? Куда я вообще собиралась? Домой? После сегодняшнего я почти уверена, что следующей целью моровов будет мой дом. Изи с Майклом здесь, а больше мне и пойти некуда. Кроме как…

– Отвезите меня во Фрейзер, – захлопываю дверцу машины.

– Конечно, – он еще раз пробегается по мне взглядом. – Может, все-таки в больницу для начала?

– Нет, Фрейзер. Мне нужно в церковь…

Толкаю массивную дверь, но она не поддается. Стоило ли ожидать, что посреди ночи двери церкви будут открыты. Но, к счастью, это не единственный способ попасть внутрь. За зданием есть небольшое окошко, в которое я пробиралась, когда была ребенком. Раньше на нем была решетка, но пару лет назад священнослужители ее сняли. Сейчас только старый кусок ширмы закрывает его. Просовываюсь внутрь, поднимаюсь по ступенькам и даже не замечаю, как оказываюсь в комнате дяди. Голова раскалывается, правда, непонятно почему: из-за мыслей или из-за того, что я пару часов назад встретилась лицом со стеной. Не могу думать. Мысли приносят буквально физическую боль, будто каждая из них врезается иглой в висок. Включаю свет, иду к кровати, но вдруг что-то меня останавливает.

Фотографии на стене. Это же наши памятные фото, с прогулок, летних каникул. Эми улыбается во весь рот, хоть ее губы все в сахарной вате. Вот я вешаю игрушку на рождественскую елку. Снова я, снова Эми, и так по бесконечному кругу. Он любил нас, хоть и не был нашим настоящим дядей. Но даже его у меня отобрали. Родители, дядя, Эми… У меня отобрали всех, кто мне дорог. Так много людей, так много лиц и так мало времени, проведенного вместе. Что мне теперь делать? Сиринити считают меня предательницей. Моровы охотятся. В поместье мне больше не рады. Я не могу вернуться в академию, не могу вернуться домой. Куда мне тогда идти и стоит ли? Рано или поздно они все равно найдут меня. Плевать. Я устала.

Валюсь на кровать. Пускай приходят. Мне уже все равно. Я просто хочу отдохнуть, ни о чем не думать. Просто оставьте меня все в покое. Натягиваю холодное одеяло до подбородка. Сознание уплывает от меня, а я даже не пытаюсь его удержать. Но что-то не дает ему уйти, удерживает против моей воли. Скрип, дуновение прохладного воздуха. Наверное, окно открылось от ветра. Но… в комнате дяди нет окна. Резко сажусь и вижу открытую дверь, а возле нее тень. Как бы мне хотелось, чтоб это был сторож или моров. Да кто угодно, только не тот, кого я меньше всего хочу видеть. Но это было бы слишком просто. Видимо, мой лимит страданий еще не исчерпан.

– Как ты меня нашел?

– Это было нетрудно.

Блэквуд проходит в комнату с таким видом, словно к себе домой. Да как он вообще смеет появляться здесь?

– Убирайся, – укрываюсь одеялом, но по шагам слышу, что никто даже не собирается уходить.

– Я сказала: уходи.

– Ты не можешь оставаться здесь. Если я тебя нашел, моровы тем более выследят.

– Мне плевать.

– Ты должна пойти со мной.

Во мне словно канистра керосина вспыхнула. Откидываю одеяло с такой силой, что оно падает на пол.

– Ты что не понимаешь? Я никуда с тобой не пойду. Уходи.

Во мне все кипит. Еще немного, и я на него наброшусь.

– Сейчас же!

Не реагирует, даже с места не двигается.

– Ты что, не слышишь? Я не хочу тебя видеть. Убирайся!

Хватаю лампу со столика и бросаю в него. Слишком ожидаемо. Он уклоняется, и лампа разбивается о стену.

– Я не могу оставить тебя одну.

Нет,