Дж. Уорд - Путеводитель по миру Братства черного кинжала (ЛП)

Роф закрыл глаза, сосредоточившись на мягких глотках у своего запястья. Господи, они были похожи на биение сердца. И это имело смысл.

Ведь она была центром его груди. Центром его вселенной.

Он открыл глаза и позволил себе утонуть в этой полночной синеве.

– Я люблю тебя, лилан.

Сущность Фьюри

Прошлые выходные я провела в одиночестве, бродила по дому. Я не замечала окружающих меня вещей... не вникала, просто бродила. В беспокойстве. Все потому что я – легковозбудимый псих, и моя голова бесполезно прокручивает информацию, нужную и не очень, пока я не начинаю сходить с ума.

Движимая отчаянием, я села в автомобиль, открыла окна и люк и завела дви­гатель. Иногда наше спасение приходит на четырех колесах и с нужным тактом. И да благосло­вит Бог эти колесницы, дарующие облегчение.

Я отправилась на закате, пытаясь уехать далеко, как можно дальше от дома. Я дое­хала до реки Огайо[173] и взяла путь, придерживаясь береговой линии. В последнее время я часто так делала... просто уезжала вдаль, только я и автомобиль, летний воз­дух и музыка. Деревья над головой казались темно-зелеными, и я погружалась в этот туннель, отчаянно надеясь, что он сможет переместить меня куда-то из места, где я была сейчас.

И это работало.

По ходу движения, слева, солнце большим диском опускалось за горизонт, будто кто-то зацепился за него и пытался стянуть с неба, но его врожденная энергия противи­лась. Воздух вокруг меня чертовски влажный, плотный как облако, пахнет... настоящим летом. Эта сладкая влажность покрывала мою кожу, и мне это нравилось.

Здесь, на дороге, жизнь казалась приятной. Она была драгоценным подарком, а не бременем, какой становилась временами. Жизнь казалась яркой тайной, какой и должна быть.

И я думала о Фьюри.

Мчалась, вперед, как можно дальше от дома... но он преследовал меня. Как будто он сидел в машине, рядом со мной, локоть лежал на оконной раме, а ветер спу­тывал его волосы. Я представила его желтые глаза цвета заходящего солнца, такие же пылающие, теплые и красивые.

Но, конечно, сейчас его со мной не было. Все вокруг просто сгорело бы, будь он в машине. Но он был в моей голове, смотрел моими глазами, вслушиваясь в то, что меня окружало. Он проник в мою грудь подобно призраку и занял место в моем костном мозге; это он держался за руль, переключал передачи и давил на газ.

И пока он был со мной, он говорил на одну тему: «Не обладаю». «Не смогу обла­дать». «Никогда в жизни».

О «Несбывшемся».

Я видела его сидящим за обеденным столом. Белла сидела напротив, за фар­фором, серебром и хрусталем... разделенные красным деревом, через миллион миль, которые ему никогда не преодолеть. Он смотрел на ее руки. Наблюдая, как она режет мясо, меняет ме­стами вилку и нож и подносит кусочек ягненка ко рту. Он смотрел на ее руки, потому что это – единственное, социально приемлемое, что он мог себе позволить.

Твой личный ад – желать того, что ты не сможешь получить. Его разум блуждал. Направлял туда, где он не хотел находиться. Дразнил его вкусом, кото­рый никогда не ощутит на своем языке, изгибами, которые он никогда не изучит, чувствами, которые ни­когда не сможет выразить.

Он был пойман в ловушку своего благочестия и любви к близнецу, а также уваже­ния к Белле... раб своей сущности.

Как мне кажется, она всегда находится рядом, и это делает его положение еще бо­лее невыносимым. Каждый день он видит ее. Он знает, что, возвращаясь на рассвете до­мой, он возвращается туда же, где живет и она.

Что он делает? Он лежит в своей большой кровати и курит алый дымок, который успокаивает его, и молится, чтобы это поскорее закончилось. И видит Бог, все ухудшает радость за Зи: это огромное облегчение в личном аду Фьюри, потому что он знает, что сейчас у Зи есть будущее.

Облегчение... да, облегчение. Но временами оно тускнеет. Фьюри смотрит вниз на отсутствующую ногу и чувствует себя недостойным, слабым и хромым, и дело не только в ампутации, ведь он не сожалеет о случившемся. Что жалит его в те дни, когда дом зати­хает, а Белла и Зи спят, переплетясь телами на супруже­ском ложе... Фьюри жалит сам факт, что он – сексуально-невежественный и неуме­лый, и нет никакого выхода из этой пустыни. Даже если он откажется от целибата, найдет женщину и, уложив на спину, осед­лает ее, что это изменит? Непристойный, грубый секс не заставит его чувствовать себя хоть чуточку лучше.

Наоборот, сломит его только сильнее... ведь он знает, что это не то, что происходит между Зи и Беллой.

Нет... Фьюри на другом берегу реки, наблюдает за закатом. Неспособный при­кос­нуться. Способный только смотреть. И никогда не обладать.

И в этой абсурдности, и его жалкой тоске, в его презренной слабости, в его при­скорбном водовороте эмоций... он просто смотрит на руки Беллы, пока она ест. Поскольку это все, что он может сделать.

Он ждет хоть какого-то облегчения. Понимая, что оно придет не скоро.

И он ненавидит себя.

Его падение кажется бесконечным, и у него нет такой веревки, за которую можно ухватиться, или сети, в которую можно упасть, ничего, чтобы прекратить падение. Он может лишь предвкушать жесткое столкновение, сокрушающий тело удар, когда он, наконец, настигнет дна.

Сущность этих «Не Обладаю, Не Смогу Обладать, Никогда В Жизни», «Несбывше­гося»… уносит Фьюри в места более мрачные, чем он мог ожидать. Я думаю, Фьюри верил, что если Зи когда-нибудь хоть немного исцелится, то его собственное страдание подойдет к концу.

Но он ошибался. Ведь вкус исцеления Зи – это вкус, ради которого Фьюри убил бы.

Так или иначе... именно это я поняла у реки Огайо на летнем воздухе прошлой но­чью... во власти одиночества... где была лишь я, фары проезжающих машин да влаж­ный ветерок.

Некоторые расстояния никогда не будут преодолены.

НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ИНТЕРВЬЮ

Прошлой ночью я прибыла в особняк Братства для запланированного интер­вью с Бутчем и Вишесом. Они заставили меня ждать… это не должно было удивлять меня, и не удивило. Да и само интервью не состоялось. Что тоже не удивительно...

Фритц, впустивший меня в Яму, как обычно, сдувал с меня пылинки. Клянусь, ничто не волнует доджена больше, чем отсутствие возможности сделать что-нибудь для вас. Он так воодушевляется, когда я вручаю ему свою сумку… мое движение испол­нено отчаянием, присущим тем, кто применяет прием Геймлиха[174] к внезапно пода­вившемуся человеку.

Вообще, у меня нет привычки отдавать свою сумку чужим людям… даже дво­рецкому, который страдает от запущенной стадии заболевания Жизненно-необхо­димо-угодить. Но вот в чем дело: на моей сумке полно вставок из светлой кожи, и на ремешке, который пробегает сверху до самого низа, есть полоска синих чернил от ручки. Никто не замечает этот относительно крошечный недочет кроме меня, но он бесит меня с момента его возникновения, и, как вы уже успели понять, я жажду из­бавиться от этого дефекта. (Черт, я даже вернулась в «ЛВ»[175] и спросила консультан­тов, могут ли они вывести пятно. Они ответили, что нет, потому что по­ристая кожа впитала чернила в свои волокна. Разумеется, свою депрессию я сняла различными покупками…)