Невольница: его добыча (СИ) - Семенова Лика

— Все хорошо. Можешь идти.

Она поспешно встала, подобрала деньги, поклонилась и убежала, сверкая голым задом. Форса всегда отличалась своими нравами. В Сердце Империи невозможно представить, чтобы я сидел на приеме, пусть и не формальном, а в это время мой член облизывала рабыня. Принц Пирам давно мечтает об этом, но старый Император против подобных вольностей. Он называет это распущенностью и падением.

Я на минуту закрыл глаза от нахлынувшей картины: представил себя на месте Великого Сенатора, как и обещал Пирам, и эту отсасывающую тварь в ногах. Почему бы нет… Императору осталось не долго, а с его сластолюбивым братом может приключиться какая-нибудь досадная неприятность. И она обязательно приключится.

Морган встал за моей спиной и замялся, будто боялся потревожить. Я скосил глаза:

— Что тебе?

— Послание от капитана Торна, мой полковник.

— Ну?

Морган протянул мне галавизор, я раскрыл его, и перед глазами появилось сотканное из света лицо Винса:

— Мой полковник, — он замялся, — Эмма Гессер сбежала с флагмана. Я выслал отряд.

Я не сразу понял, что он сказал:

— Что?

— Она сбежала, Адриан.

Я швырнул галавизор на пол, он рассыпался мелкими осколками, привлекая внимание Сенатора.

— Что случилось, де Во?

Девка, примостившаяся на его коленях, в нетерпении поерзала, ожидая позволения продолжить.

Я постарался натянуть улыбку — не хватало только лишних поводов для сплетен:

— Пустяки, ваша светлость. Неотложные дела на флагмане.

Сенатор кивнул и схватил рабыню за грудь.

Не помню, как покидал дворец наместника, как садился в корвет. Если бы я увидел ее сейчас — убил бы на месте. Дрянная тварь, не дающая мне покоя. Кровь кипела, удары сердца отдавались в висках болезненным набатом, в ушах шумело так, что я не слышал шума двигателя. Я чувствовал, как на шее вздулись вены. Почему Торн случайно нашел ее на Норбонне? Теперь, узнав, я не мог отказаться, сбросить ее со счетов. Тем более забыть или отпустить, не подчинив тело и не сломав волю. Она моя. Моя по праву. Моя вещь. Мой трофей. Моя компенсация за перенесенный позор. Не хотел иметь ее впопыхах, портить себе удовольствие. Идиот. Теперь она ускользала, оставляя меня в дураках. Меня! Маленькая высокородная сучка! Тварь. Я боялся даже представить, что сделаю с ней, когда верну.

Торн встречал у трапа. Я шагнул из корвета и схватил его за грудки, впечатывая в разогретый солнцем борт:

— Как ты мог ее упустить?

Он нервно убрал мои руки, невзирая на чин. Сейчас он был другом:

— Остынь! Если бы не Лора — может и до сих пор ничего бы не узнали, пока ты не вернулся. Представляешь, как далеко она бы забралась за это время?

— Причем здесь твоя рабыня?

— Это она подняла тревогу, когда увидела ее на космодроме.

— Как давно это было?

Торн посмотрел на часы:

— Семнадцать минут назад. Но отряд я выслал сразу же. Она далеко не зайдет, не знает, что такое лес.

Я вновь тряхнул его за ворот мундира:

— Как вообще могло получиться, что она покинула флагман?

— Я допросил караульного — она пыталась выйти, но он развернул ее, — Винс вновь скинул мои руки. — Переоделась в форму рядового. Кто же знал… Я бы сам не догадался, если бы моя норбоннка не сказала.

Я ударил кулаком в стальной борт корвета, по космодрому потянулся тугой металлический гул:

— Собирай солдат. Всех солдат. Отзывай из увольнительного. Поднимай гарнизон Форсы. Иди сам! Пятьдесят тысяч геллеров тому, кто ее вернет!

Винс тронул меня за плечо и тихо пробормотал:

— Подумай, как это будет выглядеть. Всего одна жалкая рабыня. Это слишком, Адриан, — он покачал головой. — Ты не представляешь, какие пойдут слухи.

Я сбросил его руку:

— Мне плевать.

17

Почти не помню, как преодолела пропускной пункт. Просто неслась напролом, придерживая шлем руками, хотя в этом теперь не было никакого смысла. Волосы давно выбились и лупили плетьми по спине. Я проскочила ворота в то мгновение, когда охрана пропускала вереницу гербовых корветов, втиснулась, рискуя быть раздавленной пластами стали, но чудом выскочила с другой стороны ворот. Я скинула, наконец, шлем, который душил, и припустила, не разбирая дороги в сторону каких-то низких строений.

Забежала за угол и в изнеможении схватилась рукой за стену, чтобы не упасть — из-за плотного влажного воздуха было тяжело дышать. Из горла вырывался хрип, я все время сплевывала вязкую слюну и пыталась прокашляться, чтобы стало легче, но это не помогало. В легкие будто набили ваты, через которую я должна вдыхать. Тяжело, с хрипом, без возможности набрать воздух полной грудью. Казалось, я бегу несколько часов и уже едва жива.

Со стороны космодрома послышался вой сирены — уже подняли тревогу. Хотя, это закономерно. Я наспех освободилась от формы, которая душила, словно меня завернули в целлофан. Будто скинула доспех. Она казалась слишком тяжелой, почти неподъемной. Даже такой вес отнимал силы, которые и без того высасывала эта непривычная атмосфера. Я бегло осмотрелась. Метров на пятьсот тянулась полоса выхолощенной черной земли, за ней начинался лес. Я верила, что это лес, таким показывали его в книгах. Или почти таким. Лес — это спасение.

Я вдохнула так глубоко, как только могла, подобрала подол и понеслась в сторону стены огромных разлапистых деревьев. Не оглядываясь, превозмогая себя, не думая ни о чем кроме своей цели. Я должна быть быстрее катера, хоть это и звучало смешно. Здесь, на открытом пространстве, катер вмиг покроет расстояние, но будет почти бесполезен в лесу. Я так думала. Хотела, чтобы так было. Вой сирены, докатывающийся с космодрома, бился в ушах, заглушаемый пульсацией крови и моим шумным больным дыханием. Я почти не чувствовала ног, но бежала и бежала, пока не вломилась в живую зеленую стену, раздирая кожу и платье. Книги называли что-то подобное кустами.

Я продралась через живую изгородь, оставив на ветвях лоскуты тонкой ткани, рухнула на влажную землю, пахнущую плесенью, и долго дышала, не в силах подняться, но в голове сумасшедшей мухой билась лишь одна фраза: «Беги». Беги! Быстрее, дальше, туда, где они не смогут достать. Я поднялась на четвереньки, откашлялась, пытаясь выплюнуть скопившуюся в горле слизь, но это не помогало. Трахея будто сузилась, как минимум, вдвое, забирая вдвое меньше воздуха. Я устало поднялась, обдирая ладонь о шершавый ствол дерева.

Я всегда мечтала увидеть лес. Вдохнуть его запах, рассмотреть каждую травинку, выучить все названия и насладиться каждой ноткой наполняющих его звуков. Я читала — здесь есть звери. И есть птицы. Настоящие. Певчие. С ярким оперением и пронзительными голосами. Я знала только белых лысоголовых грифов — спутников пустынных смертей. Они глодали изжаренные беспощадным солнцем кости, оттягивали жилистые куски разлагающейся плоти и заглатывали ужасными загнутыми клювами.

Но теперь не было времени насладиться удивительной красотой. В ушах все еще разливался вой сирены, а это значило, что я еще слишком близко. Непозволительно близко. Я отряхнула налипшие на подол опавшие листья и какие-то длинные иглы и пошла вглубь. Здесь ступать было еще тяжелее. Влажная земля комьями налипала на подошвы сандалий, постепенно превращаясь в неподъемный груз. Земляные комья приходилось счищать палкой, но они снова и снова налипали. Это отнимало время и силы. Я никогда не ходила по земле. Только песок. Сплошной раскаленный песок, засыпавшийся даже в голенища сапог. Но это было привычно. Обыденно. Это просто было.

Я запнулась о торчащую корягу и кубарем скатилась в затянутую мхом низину, увлекая за собой ворох отмершей листвы. Упала на живот и прижалась щекой к живому зеленому бархату. Подняться сил уже не  было, ослабевшие руки не могли выдержать мой собственный вес. Я лежала на влажном мху и беспомощно глядела по сторонам. Огромные бугристые стволы: то буроватые, то покрытые зеленым мхом, разлапистые сочно-зеленые растения, похожие на большие опахала. По беспомощной руке бесцеремонно ползла красная букашка с выпуклым крапчатым панцирем, щекотавшая своими крохотными ножками. Даже эта кроха понимала, что сейчас может делать это совершенно безнаказанно — нет сил даже стряхнуть ее. Над головой разливался ни на что не похожий густой шелест, который пронизывали мелодичные посвисты. Это другой мир.