Лорен Оливер - Пандемониум
— То, что ты пытаешься совмещать учебу с внепрограммной деятельностью, вызывает уважение. Мы поддерживаем то, чем занимается АБД. Но, Лина, постарайся найти баланс. Я бы не хотела, чтобы твои оценки ухудшились из-за твоей общественной деятельности, какой бы важной она ни была.
— Я понимаю,— говорю я и с виноватым видом опускаю голову.
Новая Лина хорошая актриса.
Миссис Тьюлл улыбается.
— Теперь иди. Мы не хотим, чтобы ты опоздала на свое собрание.
Я встаю и вешаю сумку на плечо.
— Спасибо.
Миссис Тьюлл кивает в сторону двери, это означает, что я могу идти.
Я иду по коридору: безупречно чистый линолеум, белые стены, тишина. Все студентки уже разошлись по домам.
Потом открываю двустворчатые двери и вижу перед собой ослепительно белый пейзаж — ранний мартовский снег, резкий свет, стволы деревьев в черных ножнах льда. Я запахиваю куртку, топаю к железным воротам и выхожу на Восьмую авеню.
Вот такая я теперь. Мое будущее здесь, в этом городе с сосульками, которые грозят в любую секунду сорваться с крыши и пронзить тебе голову.
Такого автомобильного движения, как в пригородах Нью-Йорка, я не видела в своей жизни. В Портленде мало у кого была машина на ходу. В Нью-Йорке люди богаче и могут позволить себе бензин. Когда я впервые оказалась в Бруклине, я часто гуляла по Таймс-сквер только для того, чтобы посмотреть на машины, иногда можно было увидеть сразу дюжину, как они едут одна за другой.
Но сейчас, пока я добираюсь на Манхэттен, движения почти нет. Мой автобус застопорился за автобусом, который въехал задом в снежный, покрытый копотью занос, и к тому времени, когда я добираюсь до Джавитс-центра, собрание АБД уже началось. На крыльце пусто, и в просторном холле тоже ни души, слышу только нарастающее гудение микрофона и бурные аплодисменты. Я поскорее иду к металлодетектору и демонстрирую содержимое своей сумки, потом встаю, расставив руки и ноги, а какой-то человек бесстрастно проводит металлоискателем по моей груди и между ног. Давно прошли те времена, когда меня смущали подобного рода процедуры. Дальше — к складному столику, который стоит как раз напротив массивной двустворчатой двери. За дверьми я слышу еще один всплеск аплодисментов и снова усиленный микрофоном громогласный, страстный голос. Слов не разобрать.
— Идентификационную карточку, пожалуйста,— скучным голосом говорит женщина-волонтер за столиком.
Я жду. Женщина сканирует мою карточку, а потом кивает мне в сторону двери.
Конференц-зал невероятных размеров — тысячи на две мест — и, как всегда, полон. Рядом со сценой, слева с самого края, есть несколько пустых стульев. Я прохожу вдоль стенки и стараюсь, не привлекая внимания, сесть на свободное место. Но волноваться не стоит. Все внимание собравшихся приковано к мужчине, который стоит за кафедрой. Атмосфера наэлектризована, такое ощущение, что тысячи и тысячи капель увеличиваются в размерах и вот-вот обрушатся с потолка вниз.
— ...этого недостаточно для гарантии нашей безопасности,— говорит мужчина за кафедрой.
Его голос заполняет конференц-зал. В свете флуоресцентных ламп черные волосы мужчины похожи на блестящий шлем.
— Нам рассказывают о риске, страданиях и побочных эффектах. Но что грозит нам, всему обществу, если мы не будем действовать? Если не настаивать на всеобщей защите, какая польза от частичного здоровья и благополучия?
Редкие аплодисменты. Томас поправляет запонки и наклоняется ближе к микрофону.
— Это должно быть нашей единственной целью. Эта цель должна объединить всех нас. В этом смысл нашей демонстрации. Мы требуем, чтобы наше правительство, наши ученые, наши учреждения защитили нас. Мы требуем, чтобы они верили в свой народ, верили в Бога и порядок. Разве сам Господь на пути к совершенному созданию тысячелетиями не отказывался от миллионов видов, которые были с какими-нибудь изъянами? Разве нас не учили, что и для создания лучшего общества необходимо вычищать из его рядов слабых и больных?
Аплодисменты нарастают. Я тоже аплодирую. Лина Морган Джонс аплодирует.
Это моя миссия, задание, которое мне дала Рейвэн. Наблюдать за АБД. Влиться в их ряды. Ждать.
Больше мне ничего не сказали.
— И наконец, мы требуем, чтобы правительство выполняло обещания, данные в руководстве «Ббс», а именно гарантировали нашим городам и нашим людям безопасность, благополучие и счастье.
Я наблюдаю.
Ярко освещенные ряды.
Бледные, одутловатые лица. Испуганные и благодарные. Лица исцеленных.
Серый ковер вытоптали тысячи ног.
Рядом со мной лысый мужчина. Он сопит. Брюки подтянуты высоко на большой живот.
Возле сцены — небольшая огороженная площадка. За оградой — три стула. Занят только один.
Парень.
Из всего, что я вижу, этот парень — самый интересный объект. Все остальное — лица, ковер — такое же, как на всех собраниях АБД. Даже мой сосед. Иногда это толстый мужчина, иногда худой, иногда — женщина. Но это все равно — все они одинаковые.
Волосы у парня светлые, карамельного цвета, длиной до середины подбородка. Глаза темно-синие, цвета шторма. На нем красная рубашка поло с коротким, несмотря на погоду, рукавом и темные отутюженные джинсы. Все в нем говорит о богатстве. Он сидит, сцепив руки на коленях. Все в нем говорит о правильности. Даже то, как он смотрит на своего отца,— идеальное воплощение отработанной на практике отстраненности исцеленного.
Конечно, он не исцеленный... пока. Это Джулиан Файнмэн, сын Томаса Файнмэна, и, хотя ему уже исполнилось восемнадцать, он еще не прошел процедуру. До сегодняшнего дня ученые отказывались исцелить его, но в следующую пятницу, в день, когда на Таймс-сквер запланирован большой митинг АБД, все изменится. Джулиан пройдет процедуру, он станет исцеленным.
Может быть. А еще он может умереть, или его мозг пострадает настолько, что это будет равносильно смерти. Но Джулиан все равно пройдет процедуру. Его отец настаивает на этом. Сам Джулиан настаивает.
Лично я с ним никогда не встречалась, видела только фото на постерах и на обложках брошюр. Джулиан — знаменитость. Он — мученик святого дела, герой АБД, глава молодежного дивизиона организации.
Джулиан выше, чем я предполагала. И симпатичней. На фото не видно, какой у него мужественный подбородок или какие широкие плечи. У него фигура пловца.
На сцене Томас Файнмэн закругляется со своей речью.
— Мы не отрицаем то, что проводить процедуру до совершеннолетия рискованно,— говорит он,— но медлить с процедурой еще опаснее. Мы готовы принять последствия. У нас хватит мужества принести в жертву нескольких во имя блага большинства.
