Дочь реки (СИ) - Счастная Елена
Гроза понимала его. И терпела непростой путь, стараясь пока не выдать того, что с ней творится и что чувствует она себя не так уж хорошо. Да боги дадут — скоро случится настоящий отдых. Но нынче, когда до Порогов оставалось всего ничего — к вечеру, еще стемнеть не успеет, доберутся — Грозе вдруг стало совсем худо. Она и без того опасалась, что езда верхом может навредить ребенку, но не хотела задерживать их с Рарогом. Сейчас важно как можно скорее подальше убраться от Владивоя и от возможной погони, которая не сразу найдет их следы после водного пути. Но ее качало из стороны в сторону, а под ребрами закручивался дурнотный комок. Кажется, отпустила хворь после того приступа в шатре, а вот теперь снова накатывало — да все сильнее с каждым мгновением.
Она держалась, как могла, но немного времени прошло, как Рарог начал с подозрением коситься на нее. Уж бледность, что наверняка расползлась по лицу, никак не скроешь.
— Ты зеленая вся, — проворчал он наконец встревоженно. — Болит что? Что с тобой, Лиса?
Он перехватил повод ее мерина и приостановил его, уперев взгляд в подрагивающие руки Грозы. Отвел чуть в гущину леса, где еще можно было мимо тропы проехать. А там и вовсе с лошади ссадил — а она уже и не могла сопротивляться — просто в руки его упала. Да тут же и вырвалась: закрутило все в нутре тошнотой — едва успела в сторону броситься, как тут же согнулась над землей, цепляясь за ствол попавшей под руку березы, обдирая пальцы и ногти.
— Лиса! — кажется, Рарог не на шутку перепугался. — Скажи, что? Захворала? Скажи!
Она замотала головой, еще не в силах хоть слово сказать, но пытаясь хоть немного его успокоить. Трясущимися руками достала из заплечного мешка мех с водой и напилась вдоволь, промывая горло от кисловатой горечи. Лада всемудрая, как же плохо-то!
Рарог присел рядом с ней, тревожно заглядывая в лицо и убирая от глаз ее растрепанные прядки. Гроза не носила теперь убруса: она рядом с мужем своим, которому можно косы ее видеть. Мужем по сердцу, а не по чужой прихоти. А путники им попадались навстречу не так и часто — да и от тех они норовили укрыться в стороне, чтобы толков было меньше.
— Все, полегчало, — она улыбнулась любимому, выпрямляясь.
Но еще вздохнула глубоко несколько раз, чтобы последнюю дурноту унять. Заструился по горлу запах лесной, свежий: травы, только что смятой, нагретых теплом Дажьбожьего ока кисточек мятлика. И березовых сережек, что свисали низко, почти касаясь головы.
— Теперь говори, хитрая Лисица, что с тобой? — серьезно оборвал ее притворное веселье Рарог. — С места этого не двинемся, пока не объяснишь.
И взгляд его потемнел малость, погасли янтарные переливы — застыла угроза, поднявшись будто бы из самой черной глубины бездонных зрачков. Как будто он догадался уже, но пока не знал, радоваться тому или печалиться. Да и можно его понять: вряд ли счастлив он был бы узнать, что ребенок не его, а князя. Благо Гроза была уверена.
— Я тяжела, Измир, — она совсем села в траву и прислонилась к белому стволу. — Уж больше луны как.
Он задумался на миг, опустив голову, а после вновь взглянул исподлобья. И его лицо чуть разгладилось, а глаза знакомой ореховой теплотой подернулись. Отпустила тревога и невольная подозрительность. Уж неведомо какой волей, но он сразу поверил, не дав сомнениям разрушить благостные мысли.
— Долго молчать собиралась? Что моего ребенка носишь…
Он подался вперед, уверенно сгребая Грозу за талию и прижимая к себе — пылко, но осторожно. Она даже разобиделась чуть: теперь будет с ней, как с хрупким куриным яйцом носиться.
— Хотела уж сказать, как доберемся. Чтобы ты не тревожился, — задышала она часто в его ставшие такими близкими губы. — Да тело меня скорее выдало.
И все позабылось вмиг, как Рарог поцеловал ее, придерживая под затылок, напирая помалу и размыкая губы ее языком. Что случилось: отчего закрутило так вмиг, проснулось желание отяжелелое, набухшее за все дни эти, что невольно она сторонилась любимого. Все казалось, не до того. А сейчас колотило ее мелкой дрожью от горячего томления.
— До Порогов сможешь доехать? Со мной в седле.
Она закивала рьяно, ловя его губы, не в силах остановиться уже.
— Смогу. Только там чуть отдохнем, и дальше надо ехать.
Зашарила руками по его плечам и шее, равязывая ворот. Рвала его в стороны, жадно запуская пальцы под ткань. Хоть немного ощутить тепло и гладкость кожи — иначе с ума сойдет. Словно вскрылась река из-подо льда по весне — и понеслась буйным потоком по телу, ластясь к единственному берегу, что был ей нужен. Лаская его и оглаживая. Рарог задышал глубоко и жарко, безоглядно сминая губы ее своими.
— Лисица, ты что делаешь? — а сам грудь ноющую, набухшую сжал пальцами — и Гроза застонала в голос, откидывая голову назад: так остро отозвалось все внутри.
— Едем, Измир, — оттолкнула его, слегка заваливаясь в траву от той силы, что вложила в движение — иначе никак не оторваться от него. Самой страшно.
Они поднялись из травы, отводя друг от друга взгляды: словно обоих вдруг смущение взяло после порыва такого, который разум смял в одно мгновение. Лошади спокойно пощипывали травку в стороне, но головы вскинули, заслышав шаги. Все вещи на небольшого мерина Грозы сгрузили, а сами поднялись в седло второго. Уверенно легла рука Рарога на талию, прошлась твердая ладонь по животу, поглаживая. И он задумался как будто на несколько мгновений, замерев, и вдруг коснулся губами изгиба шеи.
— Мягко поедем, Гроза, — шепнул на ушко. — Потерпи. Уже недолго.
Тронул бока мерина пятками — и тот легкой рысью вынес их на тропу. И так хорошо было в руках любимого, словно отступила вся немочь, следа не осталось. Гроза даже задремала в какой-то миг. Совсем ненадолго. А после ее новым приступом скрутило. Пришлось скатываться из седла и вновь к обочине бежать. И Рарог, сидя рядом, гладил ее по спине и убирал назад косы, что падали на плечи. Усталость так просто не отборосишь: тело, раньше сильное, теперь помалу сдавалось, требуя отдыха. Оттого и становилось все хуже.
Как добрались, к самому вечеру, до Порогов, там сразу отправился Рарог к тем, кого знал лучше других. Попросил укрытия всего-то до утра, и ему не отказали: знали хорошо бывшего предводителя находников, которые порой становились подле селения на ночь, а то и на день-другой. Разрешил бондарь Калитко расположиться в одном из своих сенников. Там оказалось тесновато. Много сена заготовил хозяин — оно, хорошо просушенное под светом Дажьбожьего ока, наполняло клеть незабываемым уютным запахом. Разместиться и впрямь еще можно было где, а уж на мягких душистых увалах — и вовсе удовольствие одно. Рарог сразу застелил самый пышный стожок покрывалом для Грозы — и помог ей улечься: она за тот недолгий путь, что еще пришлось преодолеть до Порогов, совсем умаялась. И пока он устраивался еще, вещи носил, снимая с седел, она как будто уснула вновь, уже не чувствуя сил преодолеть эту дурнотную тяжесть, что скручивала ее едва не в бараний рог. Только чуть позже разбудил ее любимый — она и глаз не открыла. Только почувствовала, как прижался к ее губам теплый край кружки, наполненной ароматным питьем.
— Милонега дала, — шепнул Рарог, мягко поддерживая ее под спину. — Полегчает, сказала.
И каким бы насыщенным, даже густым ни показался отвар, а влился в горло легко. Тут же обволок теплом и слабым дурманом подступающего облегчения. Гроза снова уснула, чувствуя, как касаются плеч и шеи ладони Рарога.
Проснулась ночью, такой глубокой, что ни зги не видать: лучины уже погасли. И первое, что услышала она: дыхание рядом, спокойное и глубокое. Протянула руку
— и сердце замерло на миг от яркой вспышки радости, что пронзила его словно бы насквозь. Рарог рядом. Не сон это, не выдумка — хоть иногда и казалось, что Гроза давно уж умом тронулась и все это могло ей померещиться. Вот он, горячий, ощутимый, совсем близко от нее. А Белый Дол — далеко. И кто знает, может, не будет больше никогда туда дороги.
