Кровавый Король - Элизабет Кэйтр
Румпельштильцхен тихо ругается, подскакивая с кресла. Он начинает мельтешить из стороны в сторону, зажимая голову ладонями, как в тиски.
— Она должна была уронить лишь одну слезу, как я и просил! Лишь одну, глупая ведьма! Ты! — он поворачивается на Паскаля. — Ты пахнешь её слезами! Сколько капель упало на землю? Ты должен знать!
— Рехнулся, нахрен? — Паскаль подскакивает с места, угрожающе надвигаясь на альва, Изи вовремя хватает его за руку. — Откуда мне знать, сколько хреновых капель… — он застывает, зрачки стремительно расширяются. — Она ревела навзрыд… Тогда, после того, как посетила тебя. Она… ревела у меня на плече…
— Так, стоп! — Изекиль усаживает Паскаля обратно, а сама поднимается. — Хватит, Паскаль!
— Есть ли ещё способ разорвать связь? — устало выдыхает Паскаль, прикрывая глаза.
От духоты и напряжения уже кружится голова.
— Есть. Только он может принести нам проблемы, — фыркает Румпель.
— Ну, конечно, сейчас-то их нет, — Кас отворачивается в сторону окна. И солнце, как назло, светит так ярко, что в пору удавиться.
Комната погружается в ритуальную тишину, нарушаемую лишь треском поленьев и хрустом пальцев Видара.
— Есть древний ритуал, — Румпельштильцхен подрывается к шкафу, набитому книгами.
Спустя несколько секунд он достаёт огромную книгу в изумрудно-золотом переплёте.
— Вот! — он находит нужную страницу. — Это заклятие. Заклятие сердца, которое проводили во времена Пандемониума, чтобы проверить верность любящих друг друга людей.
— У любого заклятия есть цена, — недовольно бурчит Паскаль. Именно так ему постоянно втолковывала Эсфирь.
— Да. У этого тоже. Но… Заклятие само по себе не простое с физической и чувственной точек зрения. Одно сердце на двоих. Для этого надо вырвать сердце своей пары, раскрошив его, а затем, в короткий промежуток времени, вырвать своё и поместить в грудную клетку пары, у Отдающего появляется проекция сердца. Таким образом, возникает тонкая тёмная материя, связующая двоих любовью. Оба всё чувствуют. Оба способны жить, как и прежде, но с одним условием — смерть Принимающего является смертью и для Отдающего. Одно сердце работает на двоих, но для этого должна быть сильная любовь, как у родственных душ или братская любовь. На незначительное время, меньшее, чем при разрыве связи, мы сможем вызвать брешь у Тьмы и Генерала, действовать придётся очень быстро, с условием…
— Вырвать сердце может только ведьма! — перебивает Изекиль. — Это заранее обречено на провал, потому что, если ты не заметил, ведьмы среди нас как раз и нет!
— Верно, но при нужном зелье — это сможет сделать и могущественный Целитель. Он-то у нас есть. И зелье я сделаю, — Румпель растягивает тонкие губы в хитрой улыбке.
— Что за цена у заклятия? Меня одного это интересует? — вновь встревает Паскаль, смотря на Видара.
Но король, казалось, находился далеко отсюда. Его полностью поглотили языки пламени в камине.
— Память, — вместе с тем, как это произносит Румпель, Видар резко переводит на него взгляд. Альв оступается.
— Чья? — челюсть Видара напрягается.
— Того, кто делится своим сердцем. Отдающего. В нашем случае, Ваша, мой король.
— И как я… вернусь, чтобы поглотить Тьму, если всё забуду?
— Видар, нет! — Изекиль так громко протестует, что старый альв щурится.
— Я приготовлю ещё одно зелье, куда заключу все воспоминания, — Румпель смотрит только на короля.
— Хорошо, — кивает медленно Видар, в глазах вспыхивает огонёк выгоды.
— Ни хрена не хорошо! — взрывается Паскаль. — Это всё настолько из рода невозможного, что звучит, как самоубийство! И вместо всего — мы будем иметь три смерти: твою, моего брата и сестры! А вслед — разрушится эта Тэрра. А если учесть совсем малюсенький, недавно открывшийся для меня фактик, что ты — второй Каин, а мы «подарены», чтобы веселить вас, то мы все тоже, нахрен, сдохнем на этой карусели радости. Чудесно!
— Есть серьёзный разговор, Румпель, — быстро говорит Видар.
Он расстёгивает камзол, усаживаясь на диван.
— Видар, пожалуйста, мы найдём ещё один способ. Даже эта ледышка говорит, что ты поступаешь безрассудно! — подрывается к нему Изекиль.
— И, хотя, я не согласен с таким обзывательством, но твоя валькирия права, — Кас тоже делает несколько шагов к Видару.
— Думается мне, ты не обойдёшься одним заклятием, верно? — глазёнки Румпеля опасно сверкают.
Видар молча переводит взгляд на Изекиль.
— Видар…
— Идите, — он кивает на дверь. — А мне нужно продумать план в алфавитном порядке.
— «План Д. Для дебилов», ты уже придумал, — едко усмехается Паскаль, разворачиваясь к двери, но Изекиль стоит на месте.
— Иди отсюда, Изи. Расскажите всё Файю и Башу. Это приказ!
Шпионка раздражённо выдыхает, а затем следует за малварским принцем.
— Что ж, чувствую, ты снова хочешь поиметь с ситуации выгоду? — Румпель прячет нос в плед.
— Ты слишком хорошо меня знаешь, — хмыкает Видар. — И прости, что причинил боль. Мне нужно было увидеть самому. А я немного… не контролировал себя.
— В любом случае, ты натерпишься побольше моего, — отмахивается Румпель. — Чаю?
38
Плечи окутывает мёрзлая тишина и взгляд, знакомых до одури, глаз. Только сейчас ведьма поняла, насколько он пуст и… насколько отличается от того, что всегда предназначался ей. В океанах настоящего Видара плескались мириады эмоций, но в них никогда не было леденящей пустоты, животного желания убивать. Когда он смотрел на ведьму, насколько бы безжалостен и яростен он ни был, сапфиры окутывала искра теплоты и, возможно даже, нечто, что походило налюбовь.
Но тот, кто до сих пор находился в обличие Видара, явно не знал об этом. Так же, как и понятия не имел, что Видар — преемник Каина, что он защищён магией Верховной, что онне простоеё родственная душа.
Эсфирь чувствовала уродливые трещины внутри своей души, улавливала вибрацию дрожащей земли на протяжении огромного расстояния. Она знала, что Видар страдает до сих пор, чувствовала каждый пик его агонии, и от того хотела, чтобы всю боль он отдал ей. Она так сильно этого желала, что сама не поняла, как начала пытаться залатать расколы своей души, отчаянно надеясь, что его затянутся автоматически. Вся энергия уходила только на это, а с каждой тэррлией — еёдомудалялся, и она старалась тянуть невидимую нить следом. Лишь это помогало не распрощаться с сознанием. Собственная жизнь уже мало волновала, хотя за продолжительное время пути на неё даже не надели наручники, единственный раз, когда Генерал применил силу — поднял подбородок тростью в комнате.
Эсфирь усмехается, слыша усмешку в ответ. Невыносимо. Молчание, бездействие и лицо Видара, которое впервые за всё время выражало ледяное ничего.
— Ты уверен, что я не попытаюсь тебя убить? — дёргает бровью Эффи.
— Давай
