Пленники чести - Александр Шатилов
От обилия людей в самой гостиной стало несколько темнее. Глаза всех господ и дам были устремлены на высокие двери, в которые должен был вот-вот войти господин нотариус. В этот момент ни один монарх или святой праведник не мог быть столь долгожданным гостем, как обыкновенный служитель пера и бумаги, провинциальный интеллигент и светило, господин нотариус.
Все сердца разом замерли, когда на лестнице раздались чёткие и размеренные шаги. Дыхания прервались, когда эти же шаги зазвучали по коридору, и вот, под облегчённые и сосредоточенные взгляды слуг и арендаторов нотариус господин Каингольц вошёл в большую гостиную. Вежливо раскланявшись со всеми и учтиво поинтересовавшись здоровьем дам, он подошёл к маленькому, заранее приготовленному столику, на котором был разложен письменный прибор. Его статная фигура, словно отчеканенная под мануфактурным прессом, облачённая в чёрный суконный фрак и безукоризненные серые брюки, смотрелась особенно внушительной и солидной среди барочной мебели, простоявшей на своих местах больше века. Как актёр на сцене, он приковывал внимание каждого в гостиной зале. Неспешно он раскрыл небольшой потертый кожаный портфель и бережно извлёк из него жёлтую папку, на которой был отпечатан фамильный герб господина Уилсона. Так же неспешно из портфеля на свет появились некоторые другие бумаги. Надев пенсне, господин нотариус откашлялся и открыл папку, внимательно пробегая глазами каждую строку. Затем он снова откашлялся и перевёл взгляд на бумаги, потом ещё раз на папку… Время тянулось мучительно медленно, но ни единого слова не было произнесено.
— Начинайте уже… — воскликнула, не выдержав затянувшейся подготовки к вступлению, Клара Генриховна. — Прошу вас, Никита Ильич!
Нотариус ещё раз поклонился госпоже Уилсон, словно и не слышав резкого тона её слов, и неспешно начал.
— Итак, я думаю, что пора приступить, — произнёс он, осматривая гостиную из-под сверкающего пенсне. — Прежде всего, я желал бы почтить память покойного Михаила Эдуардовича Уилсона, сказав о том, каким прекрасным и добродетельным джентльменом он был при жизни. Немногие люди достигли таких вершин познания точных и философских наук, как его светлость. Он был человеком незаурядного ума и воображения.
— Прошу вас, перейдите к сути завещания моего супруга, — раздражённо произнесла Клара Генриховна, устремив на нотариуса негодующий взгляд.
Ничуть не смутившись этого, он продолжал.
— Добродетель, дамы и господа, всегда остаётся победительницей, хоть поначалу это может и казаться иначе. Наша жизнь есть череда решений, подчас судьбоносных и непоправимых, подчас малых, но в конечном итоге всех нас постигает один печальный конец, все мы приходим к общему знаменателю человеческий судьбы, таким образом…
— Да начинайте по делу! — воскликнул Алексей Николаевич, чуть не вскочив со своего места.
— Завещание, прочтите его! — выкрикнула госпожа Симпли, заламывая руки.
Никита Ильич поднял руку в знак соблюдения порядка и спокойствия.
— Воля нашего ушедшего пращура священна для нас. Последуем же мудрому пророчеству старца и покоримся ему…
— Начинайте, господин нотариус, — стальным голосом повелела Клара Генриховна.
Статный господин в чёрном фраке немного поколебался, откашлялся и устремил взгляд из-под пенсне вглубь жёлтой гербовой папки.
— Последняя воля его светлости Михаила Эдуардовича, дворянина по праву законного рождения, пятого виконта Уилсона, кавалера ордена Звезды и прочее, и прочее.
Нотариус снова откашлялся и перевёл дух.
— Настоящее завещание, — продолжал он, — составлено мною лично и при содействии почтеннейшего нотариуса Уилсон Холла Никиты Ильича Каингольца, моего верного и надёжного советника, и является последним и окончательным. В здравом уме и твёрдой памяти я излагаю мою последнюю волю, дабы она была доведена до всех моих ближних, которых я безмерно люблю в глубине своей души. И пусть они знают, что я крайне сожалею о том, что судьба не позволила мне чаще видеть их, зато теперь я смогу наблюдать за ними без всякой преграды.
Имущество моё представляет собой скромный капитал, накопленный мною и моими достойными предками за долгие годы, хранящийся в императорском банке и равный шестистам девяноста восьми тысячам пятистам девяноста четырём с половиной фунтам. Кроме того, я владею поместьем Уилсон Холла, общей площадью в сорок две тысячи акров, одноимённым замком, заложенном ещё во времена первых христианских государей, и несколькими домами в столице и других городах. А так же я обладаю значительным движимым имуществом, как то бесценные шедевры голландских мастеров семнадцатого столетья, запечатлевшие…
— Довольно, господин нотариус! — перебила его Клара Генриховна. — Перейдите уже к оглашению существенной части документа!
Никита Ильич покорно кивнул головой и перевернул несколько листов, лежавших в папке. Вновь поправив голос, он продолжал.
— Таким образом, после долгих и тщательных раздумий, я принял единственно верное решение. Я оставляю всё…
Повисла пауза. Нотариус делал вид, что силится разобрать слова. Нервы накалились до предела, казалось, что вот-вот случится взрыв негодования.
— Оставляю всё, — продолжал нотариус, — тем самым достойным людям, которых я лично укажу в день оглашения сего завещания…
Гром возгласов и криков заглушил последние слова.
— Это возмутительно! — перекрывая самые высокие ноты, восклицала госпожа Симпли.
— Обман! Это злая шутка старого дурака! — вторил ей Алексей Николаевич, потрясая кулаками.
— Неслыханно! Документ ничтожен! — басил Семён Платонович Симпли.
— Мой супруг выжил из ума, это ясно всем, — иронично заметила Клара Генриховна, на которую теперь устремились все взоры. — Теперь я стану полноправной хозяйкой всего вышеперечисленного имущества!
— Не может быть, — растерянно проговаривал Александр Иванович, сжимая руку Натальи Всеволодовны, готовой разрыдаться от того, что она только что услышала.
Но нотариус вновь поднял руку, призывая к молчанию, и когда тишина вновь вернулась в гостиную, он произнёс самые удивительные слова, которые только могли прозвучать в этом зале.
— Ваш выход, ваша светлость…
Они не были обращены ни к кому из присутствовавших в гостиной. И тут же что-то зловеще скрипнуло, и стенная дубовая панель с висевшим на ней портретом в массивной раме отделилась сама собой от ровной стены. Все ахнули и замерли, словно окаменев, застыли в креслах, остекленели в порыве встать с диванов. На середину комнаты вышел седовласый мужчина среднего роста в элегантном белом фраке, его глаза улыбались, но морщинистое лицо было строго, он казался невероятно радушным и простым, но, в то же время, был истинным аристократом, и каждый жест его был исполнен высокого благородства. Это был человек с траурного портрета. Это был единственный законный хозяин Уилсон Холла.
— Дядюшка!
Странный, непривычный звон живого чистого голоса пронзил и расколол мраморную тишину немой сцены. Наталья повисла на шее Михаила Эдуардовича, заливаясь слезами. Старик ласково обнял её и прижал к себе. Вновь приглушённые голоса наполнили гостиную залу, в двери которой уже успели протиснуться слуги и арендаторы, толпившиеся теперь у
