Долгая ночь (СИ) - Юля Тихая
— Ты… что-то ему сделала? — предположила я.
— Хм. Ну, в некотором роде. По крайней мере, — голос её ожесточился, — никаких больше «династий». Никаких пар. Никаких детей. Ни-че-го!
И она снова засмеялась.
Конрад был тот ещё придурок.
А, может быть, все они придурки — взрослеющие мальчишки, у которых уже сломался голос, кто уже пригибает голову при входе в комнату, но кто всё ещё смотрит вокруг наивно-наивно. Конрад уже считался совершеннолетним, но, выросший в совершенно тепличных условиях, мало что понимал об обычной жизни.
Трис ему нравилась: взрослая, красивая, необычная. Её заставляли носить платья, обвешивали украшениями и убедили не ругаться матом, а Конрад, кажется, упивался тем, что его пара — не какая-то там лощёная домашняя кошка, а птица, мятежница и бунтарка. В моменты просветления Трис даже иногда казалось, что они и правда в чём-то друг другу подходят.
Вне этих моментов он был для неё сказочным героем и божеством. Он заслонял собой солнце и заменял луну. Всякое его слово было полно истины и мудрости, всякое движение было прекрасным, а его лицом она могла бы любоваться вечно. Рядом с ним сама Трис была слабой и мелкой, достойной лишь того, чтобы служить великому.
Трис надеялась, что всё это сгладится как-то. Они привыкнут друг к другу, и что-то получится. Не может ведь быть, чтобы не получилось?
Полуночь же не может ошибаться!
Увы, с каждым визитом тумана в голове становилось всё больше. А в глазах Конрада поселился нехороший масляный огонёк.
Когда Конрад предложил ей ему отсосать, она почти согласилась: просияла, целовала в губы, опустилась на пол и только потом вспомнила, что обещала себе совсем другое.
«Кажется, кто-то идёт,» — неуклюже соврала Трис.
И уехала тем же вечером.
Потом, в поезде, заливая странную жажду литрами неприятной воды из бойлера, ругала себя, что дурочка и забывается. Но бабы всегда дуреют от любви, не так ли? И свему беркуту, когда они встречались, она и не такое делала, ко взаимному удовольствию.
Было ужасно противно и стыдно, как будто она пьяная насрала в фонтан, и об этом написали во всех городских газетах.
Трис в который раз твёрдо решила связаться с отцом Конрада и попросить совета. Может быть, им не стоит пока видеться? Или по крайней мере не в доме, где совершенно всё пропахло волком. В который раз она засомневалась — и не позвонила.
Что ему дело до глупых девчачьих влюблённостей? Бабочки в животе, сердечки в глазах. Легко думать задним числом, что ты-де «не такая», — такая же! Да ещё какая! И была ведь не против, просто застеснялась потом, занервничала, как девчонка. Но сама ведь хотела этого, разве нет?
Пару ведь нельзя не любить.
Конрад прислал ей цветов на квартиру. Большой, красивый букет крупных белых лилий, — тех самых, от которых Трис начинала без устали чихать. Она выставила цветы на балкон, и за ночь они совсем загрустили от холода.
Потом Конрад прислал телеграмму и попросил приехать.
Трис не хотела ехать: она загорелась идеей «расследования» того артефакта со взрывателем, что принесли мне в мастерскую. Но тут маме понадобились ещё лекарства, другие, Трис написала, ей сразу же прислали чек, — и отказывать стало стыдно.
Он всего-то и попросил приехать на день рождения! Это ведь совершенно естественно, что пара будет на празднике, не так ли?
Трис даже выбрала ему подарок, на редкость дурацкий: галстук-бабочку с принтом в виде множества улыбающихся какашек. Упаковала в красивую коробочку и перевязала ленточкой.
Праздник оказался шумным, громким. В саду возвели огромный шатёр, пела модная группа, было под сто человек гостей, а перед выносом торта выступала полуголая воздушная гимнастка, с горящими обручами и подвешенным под куполом кольцом.
Конрад знатно перебрал и полез в пруд пугать рыб прямо в парадном костюме. Потом вылез; слегка протрезвев, пошлёпал переодеваться и зачем-то потащил Трис с собой.
Лапал по-всякому, а она поддерживала его и глупо хихикала. Разорвал платье и полез мокрыми от прудовой воды руками в трусы.
«Может, не надо?» — вяло спросила Трис, с трудом успевая дышать между агрессивными поцелуями.
«А чего тянуть? — удивился он. — Ты же всё равно моя.»
В этом было что-то неправильное и дискомфортное. Но когда она заглянула в его лицо, жёлтые волчьи глаза показались ей самыми прекрасными в мире. Потом он негромко рыкнул от страсти, и Трис поплыла.
Потолки в доме были очень красивые. Выше всяческих похвал. Дорогой, хорошо придуманный ремонт, и в спальнях по верху — борта из резного дерева и панно со сложным растительным узором и птицами. Птицы яркие, разные, — циановые и лимонно-жёлтые, цвета мадженты и фуксии, лазурные и лаймовые, — таких не бывает в обычном мире. Птицы сидели на ветках, среди зелени, свободные и прекрасные. Тридцать семь птиц.
Я тоже немного птица, вяло думала Трис, пока Конрад бодро шевелил тазом где-то там, внизу.
«А где кровь?» — тупо спросил он, развалившись на бархатных покрывалах и притягивая Трис к себе, как плюшевую.
«Какая кровь?»
«А ты не целка?»
Он обиделся и на это, и на то, что она не кончила. А Трис стало ужасно, ужасно стыдно, так, что она плакала и просила прощения, а ещё, кажется, целовала его руки.
Потом наступил понедельник, и её отвезли на вокзал: потому что скоро семестровые
